Так «тянули» Яшку большевики, рабочие. Горько было ему порой, но он держался. Как-то раз, взглянув на себя в зеркало, увидел Яшка, что губы у него незнакомые, плотно сжатые, с двумя короткими черточками по краям.
Чухалин при встречах говорил с ним обычно как со взрослым, но Яшка не знал, что в глубине души Александр Денисович тревожится: «Выдержит ли? Тонка еще кишка у парня».
5. На субботнике
Дни были короткие, а вечера длинные, темные. Днем ярко светило солнце. Кое-где на крышах начинало подтаивать; в воздухе уже чувствовался еле уловимый запах весны — трудной весны двадцатого года.
В один из вечеров при ярком свете больших электрических ламп курбатовская «десятка», давно завоевавшая почетное место в числе передовых бригад, работала на субботнике: пилила на лесной бирже бревна. Ребята накатывали бревна на штабеля, подавали под пилу, а чурки укладывали на «козлы»; там девушки снимали кору.
Все шло хорошо. По обыкновению шутили, беззлобно переругивались и, разгибая занемевшие спины, закуривали.
До конца работы оставалось минут пятнадцать. Вдруг загремели бревна, раздался пронзительный девичий крик, и Яшка, вздрогнув, кинулся к штабелю.
На утоптанном грязном снегу сидела Клава, обеими руками обхватив ногу. Скатившееся со штабеля бревно задело ее; и хотя она только вскрикнула, не заплакала, Яшка перепугался: бревно могло переломить ногу, как тростинку.
Ребята помогли Яшке поднять Клаву, но стоять она не могла.
— Как кончите, давайте в столовую, — сказал Яшка, — а я ее до дому провожу. Возьми, Валька, мой талон, похлебку съешь, а хлеб захвати домой, я забегу.
Ребята пошли работать. Яшка остался с Клавой. Он помог ей встать и крепко взял под руку. Клава попробовала было идти, сделала шаг, вскрикнула и опустилась на снег. Яшка не на шутку встревожился:
— Давай-ка держись за мою шею, — нагнулся он к Клаве, — я тебя на закорках попробую.
— Что ты, Яша! — тихо и протестующе подняла руки Клава.
Все-таки она крепко обхватила его шею. Яшка поднял ее и понес. Идти было далеко, не меньше километра. Клава крепко сжимала горло Яшки; тогда он хрипел:
— Не дави на горло. Задушишь.
Клава была тяжелая в своем зимнем тулупчике. Три раза Яшка отдыхал, сажая девушку то на попавшуюся поленницу дров, а то и просто на снежную дорогу. Уже выбившись из сил, он дотащил Клаву до крыльца.
Открыла им Марфа Ильинична. Увидев Яшку с Клавой на спине, она ахнула, отшатнулась и заплакала.
Потом Марфа Ильинична, немного успокоившись, суетилась около Клавы. Яшка хотел было уйти: может быть, успеет в столовую, а потом надо еще почитать дома «Коммунистический Манифест» — Булгаков будет проверять. Но Марфа Ильинична и слышать не хотела об уходе.
— Да куда тебе идти? Здесь поешь, да и отдохнешь у нас. Вон лицо-то какое, ровно у шкелета.
Яшка взглянул на Клаву и уловил в ее глазах какой-то особенный блеск. Такими глазами Клава еще не смотрела на него. Яшка остался. Он снял спецовку, вымыл на кухне грязные руки, по нескольку раз намыливая их и стряхивая ледяную воду. Когда он вернулся, Марфа Ильинична стаскивала с Клавы валенки. Один валенок валялся на полу, второй старушка снять не могла. Как только она бралась за ногу, Клава бледнела и откидывала назад голову.
— Разрезать, бабушка, валенок нужно, иначе ничего не выйдет. Наверное, нога распухла, — сказал он.
Старуха махнула рукой.
— Давай режь, Яша. Шут с ним, с валенком! Сходи, там на кухне ящик стоит с сапожным инструментом, возьми ножик.
Яшка сходил, принес нож и стал разрезать голенище. Руки дрожали; он краснел и не глядел на Клаву, не понимая, что с ним творится. Бабушка начала снимать с Клавиной ноги чулок, и Яшка отвернулся.
Нога у Клавы сильно распухла и стала багрово-синей. Бабушка, все еще причитая, отжимала тряпку, потом попросила Яшку помочь придвинуть Клаву к столу. Но как придвинешь, если пол крашеный и стулом его поцарапаешь? Яшка, как ребенка, поднял Клаву на руки и перенес к столу.
Поужинали. Яшка хотел было уйти.
— Не уходи, Яша, посиди, — попросила Клава. — Дедушка на работе, папа еще на субботнике. Не уходи, сегодня ведь в ячейке ничего нет. Давай что-нибудь почитаем…
Он молча согласился.
Яшка читал вслух и ничего не понимал. Клава тоже ничего не понимала. Ею владело, видимо, такое же чувство, и она первая остановила чтение.
— Хватит, Яша. Давай лучше посидим, помолчим…
Они были вдвоем в комнате: Марфа Ильинична хлопотала на кухне. Клава закрыла лицо обеими руками и о чем-то думала. Потом она, словно очнувшись, взяла Яшкину руку и тихо пожала ее. Яшка растерялся.
В комнату вошла Марфа Ильинична, и он поспешно вскочил.
— Пойду я, Клава…
— Посиди, — шепнула она. — Тебе недалеко идти, из крыльца в крыльцо. Хотя нет… Иди ложись спать.
Яшка пришел к себе в барак. Его сосед, Валя Кият, уже спал. Стараясь не шуметь, Яшка разделся и лег на свой топчан. Он лежал и улыбался в темноте. Новое, тревожное и вместе с тем радостное чувство не проходило.
* * *
Нога у Клавы разболелась, ходить она не могла. Яшка каждый вечер прибегал к Алешиным, усталый, измотанный. Из губкома пришла директива подготовить бригаду на сплав. Весна была не за горами.
Всякий раз, навещая Клаву, Яшка все больше и больше убеждался, что теперь в их отношениях появилось что-то особенное. Сейчас он уже не мог не чувствовать какую-то близость Клавы.
Однако они по-прежнему только читали вслух да играли в «подкидного дурака». Яшка не решался сказать Клаве о том, что он чувствовал.
Клаве надоело сидеть дома. Как-то вечером она пожаловалась:
— На воздух хочется, а ходить не могу. На крыльцо и то не выйти.
Она даже вздрогнула, когда Яшка, ни слова не говоря, не одеваясь, выбежал в сени; хлопнула входная дверь.
В бараке, где он жил, стояли финские сани с длинными — полозьями и высоким сиденьем — креслом. Он быстро вытащил сани на улицу и подогнал к дому Алешиных. Яшка раскраснелся, тяжело дышал, но на лице сияла улыбка.
«Чего же я ей на больную ногу дам? Даже дедушкин валенок не влезет, нога толсто увязана», — задумалась Марфа Ильинична. Потом она что-то вспомнила, ушла и вернулась с куском овчины. Вместе с Яшкой она бережно укутала больную ногу Клавы. На руках он вынес Клаву на улицу, усадил в финские сани и встал сзади на длинный полоз.
Они ехали по тихой, безлюдной, темной улице поселка. Небо было звездное; луна разливала свой холодный бледно-голубой свет. Снег скрипел под полозьями, искрился и вспыхивал. Высоко в небе виднелась широкая полоса Млечного Пути.
Стояли последние зимние крепкие морозы. Порою слышалось сухое потрескивание, о котором говорят, что это «морозко грозится» — на холоде трещали деревья.
Долго ехали молча, словно боясь нарушить тишину. Первой заговорила Клава:
— Красиво, верно? Сейчас бы побежать да в снег… Как это стихотворение про мороз? Помнишь его?
Яша стал тихо декламировать; ему, как и Клаве, не хотелось сейчас громко говорить.
…Метели, снега и туманы
Покорны морозу всегда,
Пойду на моря-океаны —
Построю дворцы изо льда.
Незаметно они очутились на окраине поселка; дальше белело, теряясь в темноте, занесенное снегом болото. Холодный ветер резал щеки и бросал в лицо тучи мелкой снежной пыли. Яшка развернул сани так, чтобы ветер не дул в лицо. Стало теплее. Они простояли несколько минут. Во всем — в этой поземке и самой темноте — была какая-то притягательная сила.
— Наклонись ко мне, — тихо попросила Клава.
Яшка наклонился к ее лицу, и девушка, обхватив его, поцеловала в губы и отвернулась.
Яшка опустился на снег. Он не сразу понял, что произошло. Вдруг он бросился к Клаве, обнял ее и стал быстро говорить, путая слова, почти рыдая:
