Что-то надо было предпринимать. Из губкома Чухалину пришла грозная депеша; в ней отмечалось, что завод стал работать хуже, медленнее, снарядов не хватает. Перечитывая последние строчки: «Будете привлечены к партийной ответственности. Данилов», Чухалин грустно усмехнулся: как будто Данилов не знает, что здесь творится. Мог бы и приехать, сам бы тогда увидел…
Данилов приехал неожиданно, и у Чухалина екнуло сердце, когда он увидел секретаря губкома, идущего через двор к заводоуправлению. Тут же он разозлился на себя: «Что, я виноват, что ли, что у меня всего не хватает?»
Но Данилов, войдя в кабинет директора, казалось, и не думал распекать его. Он улыбался, еще с порога протягивая руку, и басил:
— Сто лет не виделись! Ну и отощал ты, Александр Денисыч! Скелет какой-то, только разве что костями не гремишь.
— Гремлю уже, — улыбнулся ему в ответ Чухалин. — Это хорошо, что ты приехал.
С Даниловым он был знаком давно, еще по подпольной работе в Питере, где нынешний секретарь губкома, вернувшись из Женевы, возглавил одну из питерских районных организаций. Данилов всегда нравился Чухалину своей манерой разговора и обращения с людьми — манерой, которую не любили многие: Данилов никогда не думал над тем, что и как надо сказать, а говорил «с плеча». Тех, кто не очень-то уважал правду, даниловская прямота коробила.
Товарищи рассказывали, что за эту манеру Владимир Ильич, правда за глаза, хвалил Данилова, который учился у него в партийной школе, в Лонжюмо.
Грузный Данилов, казалось, заполнил собой весь небольшой кабинет, мерил его шагами — три до угла и три обратно — и гудел басом:
— А я, брат, уже прошел по заводу, прошел… Можешь не рассказывать, сам все знаю… И что с людьми плохо — знаю, и с хлебом плохо — тоже знаю. Меня рабочие чуть ли не час выспрашивали, как с хлебом.
— Как же с хлебом? — тихо спросил Чухалин.
— Плохо. Совсем паршиво! В Питере рабочие голодают… Кулачье в черноземной полосе, да и у нас тоже все попрятали. В ямах гноят. Ну, да ненадолго. А вот что лес у тебя на реке пропадает, за это бить тебя надо!
Он не дал Чухалину возразить.
— Знаю. Все знаю! Людей нет? А ты «Правду» читал?
— К нам она на пятый день приходит. Что там?
— А ты почитай. Очень полезно…
Данилов вытащил из кармана галифе сложенную во много раз газету, развернул ее на столе, разглаживая сгибы, и на первой странице отчеркнул ногтем нужное место. Чухалин, поправив очки, наклонился.
«Ввиду тяжелого внутреннего и внешнего положения, — читал Чухалин, — для перевеса над классовым врагом коммунисты и сочувствующие вновь должны пришпорить себя и вырвать из своего отдыха еще час работы, то есть увеличить свой рабочий день на час, суммировать его и в субботу сразу отработать 6 часов физическим трудом, дабы произвести немедленную реальную ценность. Считая, что коммунисты не должны щадить своего здоровья и жизни для завоеваний революции — работу производить бесплатно. Коммунистическую субботу ввести во всем подрайоне до полной победы над Колчаком».
Это была резолюция коммунистов и сочувствующих подрайона Московско-Казанской железной дороги. Чухалин читал, не вдумываясь в отдельные слова, — он стремился уловить общий смысл заметки. Само событие — коммунистическая суббота — потрясло его. Он чутьем уловил в этом что-то новое, с чем ему еще не приходилось встречаться, и поэтому дочитывал торопливо, будто Данилов отберет у него сейчас газету.
Когда Чухалин дочитал до конца, Данилов сказал вдруг с необычайным волнением:
— А знаешь, кто на этом субботнике работал? Ленин…
Чухалин молчал. Потом протянул Данилову руку, и тот не понял: благодарит он за что-то, что ли?..
…Час спустя они пришли в клуб и еще в сенях услышали горячие, стремящиеся перекричать друг друга голоса. Чухалин улыбнулся: «Смена кончилась. Комсомол заседает. Зайдем?» Никем не замеченные, они сели на заднюю скамейку.
Скоро Чухалин разобрал, в чем дело: Трохов уезжал на фронт. Выбирали нового секретаря. Поднявшийся с места Кият кричал, что выборы недействительны: не хватает народа. Другие, в том числе и Трохов, кричали в ответ, что не все ли равно.
Данилов, усмехнувшись, тронул Чухалина за рукав:
— Пойдем. Пусть сами разберутся. Потом спросим.
Но через несколько часов, узнав, что комсомольское собрание продолжается, Данилов заторопился: «Видимо, не умеют ребята решать вопросы. Вон сколько времени потеряно! Идем. Поможем».
Сесть уже им было негде, и они пристроились за спинами комсомольцев на краешках табуреток, выставленных в коридор. Через открытую дверь доносились голоса выступавших. Данилов, нагнувшись, спросил шепотом у одного из комсомольцев:
— Выбрали уже?
— Выбрали, — отмахнулся тот, не оборачиваясь: мол, не мешай слушать!
— Кого?
— Да Курбатова… — И тут же закричал срывающимся голосом — Правильна-а-а!..
— Хороший парень? — не унимался Данилов.
Парень зло обернулся на него и ответил:
— Чего хорошего? Только на безрыбье-то и рак рыба.
— Зачем тогда избрали? Лучше не нашлось?
Комсомолец огрызнулся:
— Да дай человека послушать!
Чухалин, услышав о том, что секретарем выбрали Курбатова, тихонько присвистнул и прошептал Данилову на ухо:
— Это тот, который пожар предупредил… Помнишь, я тебе рассказывал! Только молод. Боюсь, подготовки у него никакой.
— Как будто у тебя, директора, высшее хозяйственное образование, — хмыкнул Данилов.
Чухалин, смутившись, отодвинулся. «Ну, теперь парню кисло придется. Тянуть надо…» — подумал он.
А там, в комнате, говорили об одном: об отправке на фронт. Трохова и еще нескольких человек этот разговор не касался: завтра они должны были явиться в город в военный комиссариат. Ребята уже высказались, собрание подходило к концу, и Кият стоя зачитывал: «слушали — постановили».
«1. Слушали: Текущий момент. Прений не было, и так все ясно.
1. Постановили: Считать текущий момент очень острым. Всем комсомольцам работать и действовать так же, как в прошлом году. Бюро ячейки составить план и утвердить на следующем собрании.
2. Слушали: О всероссийской мобилизации комсомольцев на фронт. Докладчик Я. Курбатов. В прениях высказались семнадцать человек, все больше о том, чтобы мобилизовать на фронт не с восемнадцати, а с семнадцати лет. Только представитель партячейки Трохов М. воздержался, сказав: „Слабина вы еще“.
2. Постановили: Довести до сведения губкома РКСМ, что семнадцатилетние комсомольцы могут воевать не хуже восемнадцатилетних и что все они прошли Всевобуч и умеют владеть винтовкой, наступать цепями и ходить в атаку. Поэтому считать мобилизованными из ячейки на фронт всех ребят, кто старше семнадцати лет, кроме Семенова, Иванова, Ксенофонтова, Дробилина и Лукина, как неспособных к военной службе, и Курбатова, как не совсем здорового, хотя он и возражает.
Принято единогласно при двух воздержавшихся».
Кият кончил читать и устало спросил:
— Ну, будут еще мнения?
— Будут, — поднялся Данилов.
Все повернулись к нему. Кият даже приподнялся на цыпочках, чтобы разглядеть, кто это там басит в задних рядах, а Трохов, увидев Данилова, вскочил на сцену, широко разводя руками и улыбаясь.
— Товарищи! — крикнул он. — Ура секретарю губкома партии товарищу Данилову! Ура-а!..
Но закричал это один. Всем как-то сразу стало неловко, ребята зашушукались, а Данилов, пробираясь к сцене, поморщился. Сидевшие поблизости услышали, как он пробурчал:
— Ну и прокукарекал, петух.
Трохов, глядя на Данилова влюбленными глазами, задом слез со сцены и плюхнулся на свое место. А секретарь, насмешливо покосившись на него, отвернулся.
— Сколько же вы, ребята, заседали сегодня, а? — спросил он, вытаскивая из кармана большие часы. — Ох, как долго заседали! И я должен сказать, что в основном впустую. Секретаря избрали — это нужное дело, а вот с отправкой на фронт… Не пойдет.
