Данко нетерпеливо повёл плечом и шагнул вперёд.

- Я скажу… Всё наше звено скажет: мы сделаем так, как решит совет отряда.

Комната зашевелилась. Петя поморщился и безнадёжно махнул рукой: пропал мыс Медвежий! Сеня Волошин презрительно выпятил нижнюю губу и отвернулся. Саша огорчённо поскрёб пятерней макушку головы, задумался и вдруг весело, озорно прищурился на вожака: «Вот так отчеканил, чертяка! Молодец!».

- Ну что ж. - Ася Васильевна не прятала довольной улыбки. - Иного ответа совет отряда от Данко Холмова, по-моему, не ждал. Значит - остров Скалистый. И сделаем так: первое звено высылается туда в разведку, чтобы снять план, острова и составить общее описание. А остальные тем временем будут готовиться к общему «штурму»: делать папки для гербариев, изучать топографию, чертить бланки… Работы много!

- А почему вы спросили только у Данко, а у нас не спрашиваете? - Петя вскочил, покрасневший и злой.- Данко говорит так, а мы - против. Всё звено против. Почему нас не спрашиваете?

Витя Борцов растерянно оглянулся на Бориса, на Асю Васильевну, потом поправил очки и буркнул:

- Тебе слова не давали, сядь!

- А что «сядь», если мы против?

- Ты, Петя, за всех не высказывайся, - сказал

Юра. - За всех высказываться имеет право только Данко.

- Почему это только Данко? - подал голос Сеня Волошин. - Петя, что ли, неправильно говорит? Правильно!

Встал Борис.

- Расшумелись? Зря шумите. Вы на сборе звена обсуждали - решили своё. Теперь пришли на совет отряда - будет решать совет отряда. Вы думали о звене - мы думаем о всём лагере. Понятно?.. Голосуй, Виктор.

Совет проголосовал единогласно - за остров Скалистый, и в комнате опять поднялся шум. Но на этот раз он был в общем дружный, одобрительный. Правда, Маша потребовала, чтобы в разведку взяли и девочек, но Витя ответил, что пусть они обсуждают это на совете своего отряда или ещё где-нибудь, а совет первого отряда решил - и точка.

Впрочем, если уж говорить начистоту, получилась не «точка» - получилось «многоточие». Потому что разговор, происшедший на совете отряда, вовсе не кончился торжественным заявлением Вити, а продолжался на сборе звена.

Не то, чтобы это был настоящий, официальный сбор, но, во всяком случае, собралось всё звено. Собралось оно на берегу озера, у своего любимого камня-валуна, где склонялись к воде две древние сестры-берёзы. Солнце медленно, словно нехотя, уходило за скалу, громоздившуюся над мысом Медвежьим, и не жаркие косые лучи его скользили по озеру, оставляя длинные розовые мазки, чуть колеблющиеся на ленивых плоских волнах. В камнях утёса над Медвежьим запали глубокие чёрные тени, и мыс и вода близ него сделались тёмными, густо-синими.

Звено молчало. Петя растянулся на валуне и смотрел на редкие облака, которые скользили в высоком небе, непрестанно меняя форму и цвет. Ему чудилось, будто это летят в чужие, далёкие края какие-то нездешние птицы, лёгкие, красивые и печальные. Юра не то чертил, не то рисовал что-то в записной книжке. Забравшись на одну из берёз, Саша высматривал в воде рыбу, а когда это ему надоело, стал обламывать с дерева сухие сучочки и бросать ими в Ваню, пытаясь вывести его из задумчивости. Сеня Волошин снял тапочку и сопел, поправляя сбившуюся стельку; она всё коробилась и никак не хотела лечь ровно. А Данко прислонился спиной к валуну, спустил ноги в воду, медлительно и глухо ударявшую о берег, и смотрел, всё смотрел на горы, маячившие за розовым простором озера.

Так они сидели и лежали, и нельзя было сказать, что ребята заняты каким-нибудь делом, и трудно было сказать, что они бездельничают. Маша Сизова сказала бы, что ребята «переживают». Сколько времени тянулось это молчаливое «переживание», трудно определить, только в конце концов оно перестало быть молчаливым.

Ваня вдруг заорал на Сашу:

- Да перестанешь ты или нет!

Петя вздрогнул, сел, огляделся. Неужели это кричит его тихий, спокойный друг Ваня? Саша неожиданно сконфузился, сказал: «Так я же шутя. Ну, извини», и сразу же стал спускаться с берёзы. Сеня отложил тапочку в сторону, критически оглядел её, потом взял и надел.

- Сойдёт и так, - сказал он. - По этому острову и босиком ходить можно.

Юра буркнул:

- Кто бы другой говорил…

- А почему другой? - обиделся Сеня. - Что, уж я такой непонимающий? Ясно, что на Медвежьем интереснее. Просто Данко струсил сказать что-нибудь против Аси Васильевны.

- Данко струсил? - Юра побледнел, сунул в карман записную книжку и встал. - А ну, иди отсюда!

- Хочешь, что ли, так иди сам.

- Я - иди? Это же ты сказал такую ересь!

Данко поднялся, подошёл к Юре. Сеня съёжился.

Но вожак молча взял Юру за плечи и отвёл в сторону.

- Ну его… Посидим, - сказал он.

Сеня выпрямился, лихо сплюнул и пробурчал:

- Тоже мне, Данкин подпевало…

Ему никто не ответил. Сеня потоптался на месте, вновь снял тапочку и принялся сопеть над ней.

А Данко и Юра уселись у валуна, склонились к воде и сидели, ничего не говоря. Эти ребята понимали друг друга и без слов. Они давно дружили, хотя во многом были очень разные.

Данко бурно разбрасывал свою энергию направо и налево. Он был одним из лучших конькобежцев и пловцов, играл в драматическом кружке, верховодил во всех шумных ребячьих играх, много читал и занимался радио. Энергия Юры, собранная в один луч, была направлена к главной его цели - он хотел стать строителем межпланетного ракетного двигателя. Занимался Юра лишь в технических кружках, из игр признавал шахматы, а спортом стал заниматься только под давлением товарищей, и то потому, что счёл это необходимым для будущего. Данко в любую компанию входил как свой, и сразу у него находились темы для разговоров и какие-то общие интересы, а Юра был стеснителен и долго не мог сжиться с незнакомыми людьми.

И внешностью своей они были разные. В крупных чертах лица Данко, в смелом разлёте густых и почти чёрных бровей, в широкой крутой груди и даже в непослушном русом чубе - во всём у Данко чувствовались сила и удаль. А Юрино лицо, словно выточенное из желтоватого мрамора рукой умелого, но очень скупого скульптора и невзначай забрызганное охрой, его всегда гладко причёсанные рыжие волосы, тонкая шея и слабый стан напоминали о чём-то хрупком и смиренном. Только в глазах, тёмных, с зеленоватой искоркой, была металлическая твёрдость, и они могли и полыхнуть жарким пламенем, и засветиться тускловатым холодным льдом.

Они были совсем разные, эти два паренька, и всё-таки в них было много схожего.

Оба они были преданы мечте о своём будущем и и мечту эту решили завоевать своими руками. Конечно, очень хорошо было бы вдруг, просто так превратиться одному в ракетостроителя, другому - в капитана дальнего плавания. Но дожидаться этого «вдруг», этого «просто так» - значит не дождаться ничего и оказаться болтуном. Юра и Данко хорошо понимали это. Да, они любили мечтать, но при этом всё-таки помнили, что до свершения мечтаний нужно .пройти путь учёбы -путь долгий, нелегкий, не всегда приятный.

Впрочем, оттого, что путь этот вёл их к осуществлению мечты, он становился приятным и радостным. Поэтому-то, хотя они и не походили один на другого, хотя они и сидели в разных углах класса - Данко впереди, у окна, а Юра сзади, у стенки,- они имели совершенно одинаковые пятёрки в своих школьных дневниках. Только у Юры по физкультуре была четвёрка.

Было между ними и ещё одно общее, что, правда, зависело не от них, но что они оба очень ценили. Это было то, что их отцы воевали вместе, в одном батальоне. Отец Данко, майор Холмов, был командиром батальона, а Юрин отец, слесарь-лекальщик Поздеев, был сержантом. Они прошли вместе почти всю войну, и на груди каждого из них, среди других наград, поблескивали совершенно одинаковые медали «За взятие Берлина».

Майор Холмов (тогда ещё он был капитаном) и сержант Поздеев вернулись домой в ясные, погожие, дни сентября 1945 года. Тогда Юра и Данко были ещё малышами и ходили,- правда, последний год - в детский сад. Майор вместе с сыном пришёл в гости к бывшему сержанту, и два боевых товарища сидели; вспоминая войну и напевая солдатские песни. В комнате было сумеречно, огня не зажигали, и в уютном полумраке хорошо было сидеть в углу, прижавшись друг к другу, и слушать беседу отцов.