Лотарингия, тесно связанная с Германией сильной рукой Отгона I, потеряла в X и XI вв. независимость, которой она пользовалась почти непрерывно при всех перипетиях своего исторического существования, начиная со смерти Лотаря I. В течение примерно 150 лет, она составляла лишь одну из провинций Германии. Затем великое потрясение, вызванное борьбой за инвеституру, позволило ей, начиная с XII века, мало-помалу отделиться от этой державы. Ее светские государи освободились от власти епископов; ее герцог перестал быть императорским наместником. Она вскоре распалась на ряд княжеств, которые во время смут великого междуцарствия (1254–1273 гг.) добились полной независимости и над которыми Священная Римская Империя отныне утратила всякую реальную власть.

Эволюция Фландрии протекала первоначально совершенно иначе. Благодаря слабости первых капетингских королей ее графы с ранних пор добились весьма значительной власти над своей территорией и в течение долгого времени их династия могла свободно усиливаться, что еще более подчеркивало то зависимое положение, до которого герцог и имперские епископы довели их соседей из Генегау и Брабанта. Но в то время как силы Германии стали убывать, силы Франции начали, наоборот, прибывать.

Таким образом в то время, как благодаря своеобразному изменению предшествующей ситуации, князья с правого берега Шельды могли уже больше не опасаться императоров, левобережные государи вынуждены были защищать против Капетингов свое наследственное достояние и свой суверенитет.

Начиная с царствования Филиппа-Августа (1180–1223 гг.) опасность стала быстро возрастать. Франция не только старалась ослабить Фландрию, но обуреваемая более грандиозными честолюбивыми планами, она стала отныне смотреть на графство, как на ось обширного обходного движения, которое должно подчинить ей все Нидерланды и благодаря которому ее границы раздвинутся вплоть до Рейна. При Филиппе Красивом могло одно время казаться, что план этот вот-вот осуществится. Но король учел лишь роль владетельных князей. Он полагал, что для достижения своих целей ему достаточно уничтожить Дампьеров, вступить в союз с д'Авенами и склонить на свою сторону герцога Брабантского, графа Голландского и епископа Льежского, или вступить с ними в соглашение. Он не учел роли богатых фландрских городов, которые с давних пор были раздираемы сильнейшей социальной борьбой и простой народ которых видел в победе французского короля конец всем своим самым заветным чаяниям. Как только графство было аннексировано, ремесленные массы восстали с неудержимой силой, разбили вопреки всем ожиданиям французское рыцарство на равнинах Куртрэ, снова посадили на трон Роберта Бетюнского и закрыли Филиппу Красивому путь в Бельгию. Правда, Фландрия вышла из борьбы урезанной. По миру 1320 г. она уступила королю еще принадлежавшие ей остатки тех обширных валлонских земель, которые некогда простирались до Канша. Но если эта последняя жертва и уменьшила ее территорию, зато она усилила ее способность к сопротивлению. Ее граница, непрерывно отступавшая с начала XIII в. к северу, окончательно остановилась у реки Лис. Потеряв сперва (1191–1212 гг.) Артуа, а теперь — Лилль, Дуэ и Орши, Фландрия отныне стала чисто фламандской территорией. От Франции ее отделяло теперь уже не просто течение реки, а главным образом, как это понимал уже Виллани[823], различие в языке и нравах. Долгая война с французским королем пробудила в ней национальное сознание. Будучи двуязычной, Фландрия чувствовала некогда свое родство с Францией; теперь же, сделавшись чисто фламандской, она почувствовала, как в ней пробудилось национальное самосознание. Отныне, став более чем когда-либо недоступной для аннексии, она будет, подобно крепкой твердыне, защищать Нидерланды в наиболее слабом их пункте.

Если ход политических событий вызвал это первое ослабление французского влияния, то тому же одновременно содействовал еще ряд других причин. В самом деле Франция перестала быть главным рынком Бельгии. Ярмарки в Шампани, бывшие до конца XIII в. главным местом сбыта для основной индустрии страны — суконной промышленности, потеряли свое исключительное значение с тех пор, как благодаря успехам мореплавания установились легкие и быстрые сношения между бельгийским побережьем и странами Севера и Юга. Морская торговля, которой очень благоприятствовала географическая конфигурация страны, стала главным источником экономической жизни Нидерландов. Имея своим главным центром Брюгге, затем — Антверпен, она распространилась постепенно на различные территории страны, стремясь все больше и больше связать их друг с другом и установить между ними солидарность интересов, значительно содействовавшую подготовке того государства, которое здесь основали впоследствии бургундские герцоги. В течение всего XIV в. Франция играла в экономической жизни Нидерландов несравненно менее важную роль, чем Англия или Ганза.

Наконец, если желать точно судить о положении, наметившимся примерно около 1320 г., то не следует забывать, что наследники Филиппа Красивого не в состоянии были продолжать его политику. Феодальная реакция, начавшаяся в их царствование, а вскоре затем — война с Англией, парализовали их силы. Правда, французские короли продолжали довольно активно вмешиваться в дела Нидерландов, особенно если сравнить их деятельность с деятельностью германских императоров. Но времена, когда они могли обращаться с бельгийскими государями как с подзащитными, нуждающимися в их покровительстве, уже миновали. Они перестали им приказывать, а старались снискать их расположение при помощи брачных союзов или всякого рода милостей. Они отлично понимали, что могут отныне использовать их, лишь склонив их на свою сторону, и их поведение по отношению к ним напоминает то, как вели себя более ста лет тому назад Гогенштауфены по отношению к Балдуину Генегаускому.

Впрочем, поведение бельгийских князей в XIV в. довольно сильно напоминает их поведение в XII в. Не чувствуя больше давления всемогущей Франции, которая со столь давних пор заставляла их трепетать, они снова обрели свою прежнюю свободу действий. Находясь между двумя великими державами, которым предстояло вскоре вступить в Столетнюю войну, они производили выбор в зависимости от своих интересов. Они были теперь сторонниками англичан или французов, подобно тому, как они в свое время были вельфами или гибеллинами, не из убеждения, а по расчету. Они всегда были готовы перебежать в тот лагерь, который сулил им больше выгод. С другой стороны, сложный переплет политических вопросов, занимавших тогда Европу, облегчал им возможность действовать по своему усмотрению. Необычайно удобно было перед лицом французского короля, законность власти которого оспаривалась Англией, и императора Людовика Баварского (1314–1347 гг.), отлученного от церкви папой, ссылаться на угрызения совести, когда повиновение становилось тягостным или казалось невыгодным! Кроме того, чего бояться государей, которые были заняты другими делами, и которые не только не питали захватнических планов, но, наоборот, считали себя счастливыми, если могли купить за недорогую цену ненадежный союз феодального князя?

Таким образом положение Нидерландов в XIV в. резко отличалось от их положения в XIII в. Они получили по отношению к Франции почти такую же свободу действий, какой они пользовались с давних пор по отношению к Германии, и оказались как бы предоставленными самим себе, благодаря отсутствию державы, достаточно сильной, чтобы подчинить их своему влиянию. Поэтому их политическая жизнь приобрела совершенно новый характер. Приступая к изучению периода, столь богатого всякого рода событиями, чрезвычайно важно разобраться в происшедших изменениях и, если возможно, попытаться распутать их сложный клубок.

Вместе с Робертом Бетюнским, умершим 17 сентября 1322 г., во Фландрии исчез последний представитель традиционной политики Дампьеров. Действительно, Роберт в течение своего долгого царствования неизменно оставался верным двоякой цели, которую преследовал его отец, именно: сохранить по отношению к французской короне феодальную независимость графства и уничтожить в Нидерландах дом д'Авенов. Если он был вынужден заключить мир с Францией, если он должен был решиться после столь упорной борьбы отдать Лилль, Дуэ и Орши, то лишь уступая силе и отнюдь не считая случившееся непоправимым. Убедительное доказательство этого он дал, выбрав местом своего последнего успокоения церковь св. Мартина в Ипре, и отказавшись от того, чтобы его тело покоилось рядом с останками его предков в аббатстве Флин, до возвращения Фландрии отнятой у нее области[824]. Подписывая тяжкий мир со своим сюзереном, он, впрочем, рассчитывал вознаградить себя за него победоносной войной с Вильгельмом д'Авеном. Он постарался устранить его от участия в договоре 1320 г., и нет сомнений в том, что с тех пор он ждал лишь благоприятного случая, чтобы снова начать борьбу.