Таков пламенный панегирик в честь патрициата, носящий в последней своей части откровенную окраску прославления буржуазной благотворительности. Однако через несколько строк после этого восхваления патрициата у А. Пиренна звучат уже совершенно другие ноты. Следуя историческим документам, он наталкивается на неотразимый факт угнетения ремесленной массы патрициатом, и, как честный исследователь, отражает это явление в своей работе. Оказывается, что в период своего классового управления патрицианская власть приобрела «все его недостатки». «С течением времени (власть патрициата) становилась все более тяжкой и обременительной; она упорно не допускала «простонародье» к каким бы то ни было должностям и отказывала ему в каком бы то ни было праве на контроль. Недостатки системы, передавшей политическую власть над массой ремесленников в руки тех людей, на которых работали эти ремесленники, не замедлили ярко обнаружиться… В промышленных городах недовольство усилилось и питалось, главным образом, жгучим вопросом: о заработной плате. Правда, некоторые слишком вопиющие злоупотребления были уничтожены по крайней мере номинально, так, например, truck-system была запрещена. Но тем не менее тарифы заработной платы устанавливались исключительно эшевенами, избиравшимися из среды патрициата, т. е. тех же хозяев. Кроме того эти хозяева эксплуатировали работавших на них ремесленников, либо не отдавая следуемой платы, либо обмалывая их на счет количества сырья, которое они им давали. Если прибавить к этому запрещение, рабочим физического труда вступать в гильдию и продавать сукно, предоставление надзора за цехами, обрабатывавшими шерсть одним только купцам, тайну, в которой — городские советы держали свои совещания, — то легко понять, почему во всех торговых городах между Маасом и морем образовались две классовые партии: партия бедняков и партия богачей. С одной стороны, патриции, с другой — ремесленники». В дальнейшем А. Пиренн приводит ряд фактов о восстаниях ремесленников против патрициев в бельгийских городах, о мерах предупреждения этих восстаний, принимавшихся властями городов, об еретических учениях, которые носили характер революционного протеста против существующего строя, и т. д.

Жесткая сила исторического факта заставляет реалиста-исследователя, при всей предвзятости его взглядов на роль патрициата, склониться перед исторической правдой и признать, что патриции эксплуатировали и угнетали массы, толкая их этим на путь восстания.

А. Пиренн разграничивает периоды в правлении патрициата. Вначале, говорит он, проявляются положительные стороны патрицианского режима, и только потом начинают проявляться pro отрицательные стороны. Но это размежевание не введено в определенные хронологические рамки и носит поэтому чисто декларативный характер.

У Пиренна много колебаний и неслаженностей в оценке исторических событий. В 80-х годах XIII в. во всех фландрских городах вспыхивают цеховые восстания, направленные против власти патрициата. Ремесленная масса фландрских городов находит поддержку у фландрского графа, патрициат же заключает союз с французским королем Филиппом IV Красивым. Некоторые бельгийские историки утверждают, что этот союз представлял собой со стороны патрициата акт измены по отношению к родному городу и предательство по отношению к городской свободе. Пиренн не согласен с этой точкой зрения и берет патрициат под свою защиту. При этом А. Пиренн говорит: «Им (т. е. патрициям), республиканцам и партикуляристам, была совершенно чужда мысль дать Франции поглотить себя. Их поведение объясняется столь же естественно, как и поведение вольных немецких городов того времени. Чтоб избавиться от опеки территориального князя, от своего «промежуточного сеньера» они пытались попасть под непосредственную зависимость своего высшего сюзерена… Они желали стать не французами, а непосредственными вассалами французского короля и разорвать таким образом узы, связывавшие их с князьями. Разумеется, если бы они могли предвидеть будущее, то они поняли бы, что подобная политика должна будет обернуться против них. Непосредственная зависимость от германского императора давала немецким городам свободу, но непосредственная зависимость от Капетингов должна была неотвратимо принести рабство фландрским городам».

Несомненно, что союз фландрских патрициев с Филиппом IV Красивым, заключенный в тот момент, когда централизация Франции уже успела достигнуть больших успехов и когда уже началось подавление городских коммун (как раз именно при Филиппе IV произошел ряд случаев этого рода), был изменой родному городу и предательством по отношению к городской свободе. Так же несомненно, что этот акт был вызван со стороны патрициев страхом перед возможной победой цехов. История средневековых городов в других странах дает много аналогичных примеров. Так, очень часто подобное поведение патрициата имело место в ганзейских городах. В 1203 г. в ганзейском городе Брауншвейге произошло цеховое восстание, приведшее к изгнанию совета, который состоял из представителей наиболее богатых семей. На место его стал совет из двенадцати цеховых старшин. Изгнанные патриции обратились за помощью к союзу ганзейских городов и к герцогу Брауншвейгскому. Ганзейский союз объявил жителей Брауншвейга под торговым бойкотом, герцог же Брауншвейгский оказал патрициату еще более существенную помощь. Он пробрался в город с вооруженным отрядом, захватил врасплох членов городского совета, заседавших в одной из башен, перебил их и помог старому совету восстановить свою власть. Эта политика брауншвейгского патрициата по отношению к родному, городу должна быть бесспорно квалифицирована как измена родному городу. Подобный же акт совершили и представители любекского патрициата в начале XV в., когда многолетнее цеховое движение, развернувшееся в Любеке, привело в 1408 г. к свержению там патрицианского режима, на место которого было поставлено правление цехов. И любекский патрициат обратился за помощью не только к ганзейскому союзу городов, но и к королю трех скандинавских стран — Эрику. Правда, Эрику не пришлось разгромить Любек, как это сделал Брауншвейгский герцог по отношению к Брауншвейгу, а Эрик оказал любекскому патрициату помощь другими мерами — он подверг любекских купцов, приехавших в 1415 г. в Сконью на улов сельдей, жесточайшим репрессиям, чем заставил новое правление Любека сдаться. Власть патрициата в Любеке была восстановлена[23].

Измена фландрского патрициата родным городам значительно облегчила Филиппу IV Красивому вторжение во Фландрию и ее покорение. Но для манеры Пиренна характерно, что, защищая патрициат от упреков в измене родному городу, он в дальнейшем с сочувствием и даже с воодушевлением описывает, как ремесленная масса фландрских городов поднялась против французского владычества и как пешие фландрские ремесленники — ткачи, валяльщики, красильщики и другие, предводительствуемые представителем графского дома Фландрии, одержали при Куртрэ победу над блестящим французским воинством.

В изложении А. Биренна встречаются и другие крупные противоречия. В конце главы «Битва при Куртрэ» он пишет: «К несчастью положение Фландрии в 1309 г. не было уже таким, каким оно было в 1302 г. Энтузиазм, воодушевлявший во время войны (с Францией) ремесленников, уже испарился. Города усвоили по отношению друг к другу ту эгоистическую и партикуляристскую политику которая вызвала несколько лет спустя войну между ними…» и т. д.

Естественно возникает вопрос: почему испарился энтузиазм, воодушевлявший ремесленников? Он остается бег ответа. Но если мы заглянем в главу «Города в XIV в.» то найдем там беглый- обзор тех классовых битв, которые развернулись во Фландрии после битвы при Куртрэ, и попытку их объяснения: «Действительно, — пишет Пиренн, — рабочие, занимавшиеся обработкой шерсти, вскоре (после победы над патрициатом) заметили, что они не достигла своей цели. Гильдии были уничтожены, свобода торговли раз решена всем. И однако их положение нисколько не улучшилось. Их мечта об экономической независимости не исполнилась… Они остались, как прежде, работниками на дому наемными рабочими капиталистических купцов… Уничтожение гильдии не положило конца в крупных мануфактурные центрах Фландрии посредничеству капитала. Одни только богатые суконщики могли снабдить всегда работавшие мастерские достаточным количеством сырья, они одни могли удовлетворить оптовые заказы заграничных покупателей… Место гильдии заняла новая группа капиталистов, которая хотя и не обладала юридической монополией и привилегия ми, вое же сохранила в своих руках, благодаря самой при роде вещей, руководство экономической жизнью. До того момента, когда упадок суконной промышленности радикальна изменил условия существования городов, ткачи не отказались от своего идеала экономической независимости. С неутомимой энергией они делали всевозможные усилия, чтобы избавиться от зависимости, вытекавшей из самой природа их промышленности, и чем больше была их роль в гражданских смутах, придающих истории Ипра, Брюгге и Гента столь драматический характер, тем отчетливей обнаружилась их борьба, почти современная, между капиталом и трудом… Пиренн прав, указывая, что завоевание власти в город являлось для ткачей лишь средством освобождения от гнет, хозяев, владевших капиталом. Казалось бы, что упаде энтузиазма, в ремесленной массе после битвы при Куртрэ связал с ее разочарованием, в возможности достигнуть такого освобождения. Однако Пиренн не делает такого вывода, что поражает внимательного читателя. Как можно, отдавая себе отчет в глубине социальных противоречий, раздиравших город, не связывать этого факта с политическими настроениями городской массы?