Пришельцы, оживившие своим появлением начиная с XI века «старые бурги», возникшие в предшествующий период, находились в одинаковом социальном, но не в одинаковом юридическом положении. Они вели одинаковый образ жизни, но различались по происхождению. Среди этих людей, которых источники того времени называли «mercatores», объединяя под этим названием купцов в собственном смысле слова и ремесленников, встречались в самом пестром сочетании свободные люди и крепостные, бежавшие из окрестных крупных поместий. Впрочем, практически эта разница не имела значения, ибо фактически родина новых пришельцев никогда не была известна. Это были чужеземцы, колонисты, и так как об их происхождении ничего не знали, то волей-неволей с ними приходилось обращаться как со свободными людьми. Благодаря этому они совершенно естественно ускользали от частной юрисдикции, осуществлявшейся местными сеньорами. Хотя они обязаны были платить фискальные взносы и земельные налоги, однако все же они, в общем, свободны были от права «мертвой руки» (afflief), и права на лучшую голову скота (coremede), которые лежали на крепостном населении. Они с самого же начала подчинены были компетенции государственной власти. В самом старом дошедшем до нас памятнике бельгийского городского права — перечне прав, принадлежавших графу Намюрскому, в Динане — определенно заявлялось, что те, кто поселится в «колонии города», будут зависеть от графа, а не от «министериалов» льежского епископа[338]. То же самое было и во Фландрии, где суд над населением города (portus) творил граф и его кастеляны, а не чиновники из поместий.

Это правовое положение новых обитателей объяснялось не только тем, что они были иммигрантами, но также и тем, что они были купцами. В самом деле, поскольку они были купцами, они подлежали государственной юрисдикции. Налоги, взимавшиеся с обращения товаров, с покупки и продажи их, налоги, которые на языке того времени назывались «тонлье» (teloneurn), являлись регалией и, следовательно, принадлежали носителю верховной власти, т. е. князю. Суд в отношении мер и весов тоже входил в круг его полномочий. Неизбежным следствием этого было то, что купец, этот постоянный продавец и покупатель, именно в силу своей профессии изымался из ведения частных судов и подсуден был князю. Таким образом, подобно тому как крепостная зависимость была естественным и необходимым условием аграрного и поместного строя, личная свобода с самого же начала стала обычным положением жителей торговых городов. Они не добивались этой свободы ради нее самой: она была естественным результатом их образа жизни.

Эта свобода тотчас же создала у них потребность в объединении друг с другом и во взаимной помощи. Действительно, ведь государственная юрисдикция, которой они подлежали, не была патриархальной властью, подобно частной юрисдикции, осуществлявшейся над населением иммунитетов. Так как купцы не в пример крепостным, рядом с которыми они поселились, не принадлежали никакому господину, то у них не было, как у крепостных, своего естественного защитника. Далее, поселяясь в городе, они покидали своих родных и потому чувствовали себя лишенными той помощи, которую семья, являвшаяся еще такой большой силой в то время, оказывала каждому из своих членов. Впрочем, странствующий образ жизни купцов с давних пор приучил их объединяться, повиноваться одному руководителю и помогать друг другу. Торговля, которую они вели, была караванной торговлей[339]. Летом они группами направлялись в соседние страны, и, находясь на чужбине, каждый из них должен был рассчитывать на моральную и материальную поддержку своих товарищей. Таким образом, среди этих людей, которых и так уже сближали их одинаковые занятия и общность интересов, еще сверх того устанавливались узы товарищества. Несмотря на скудость источников, мы можем констатировать в XI веке наличие купеческих корпораций[340] во всех почти бельгийских городах. Во всех немецких частях страны эти корпорации, подобно тому как это было в Северной Германии и в Англии, назывались гильдиями или ганзами, между тем как в валлонских областях их обыкновенно называли frames (братства), или charités (благотворительное общество).

Впрочем, под какими бы названиями ни фигурировали эти объединения, они повсюду обладали одними и теми же характерными чертами, и повсюду результатом их было появление среди разнородной массы иммигрантов сплоченного объединения, самостоятельной организации, способной

удовлетворять насущные потребность колонии. Правда, в епископских городах Лотарингии, где новые жители поневоле подчинены были административной и полицейской власти епископов, они играли лишь весьма незначительную роль. Но зато повсюду в других местах их влияние, несомненно, было очень глубоким и плодотворным. Уже во второй половине XI века в Сент-Омере кастелян официально признавал существование гильдии, объединявшей фактически всех купцов города[341]. Эта гильдия стала в дальнейшем мощной и цветущей организацией. В ней председательствовал старшина, она имела нотариуса и приставов, «eswardeurs» (custodes). У гильдии было свое особое помещение «Gildehalle», в котором члены ее собирались по вечерам выпить и потолковать о своих нуждах. Ясно, что интересы членов гильдии совпадали в это время с интересами города. Корпорация купцов добровольно возложила на себя несение общественных обязанностей, наиболее необходимых для данного городского поселения. Касса гильдии, содержавшаяся за счет налагавшихся старшинами штрафов и за счет самообложения «братьев», брала на себя уплату за сооружение укреплений и содержание улиц и площадей[342]. Не подлежит сомнению, что так же обстояло дело и в целом ряде других мест. Еще в XIII веке «братство святого Христофора» в Турнэ отдавало часть своих средств на работы по укреплению города и брало на свой счет расходы по охране дозорной башни и по несению караульной службы[343]. В некоторых местах здание гильдии, построенное на ее средства, стало затем городской ратушей. В Лилле графы ганзы, т. е. руководители купеческой корпорации, превратились в конце концов в казначеев городской общины[344].

Не имея на то официальных полномочий и законной власти, гильдия, однако, благодаря своей инициативе пользовалась большим влиянием с самого же начала своего существования. Она представляла собой начало порядка, дисциплины и прогресса. Постепенно купеческая колония, которой она фактически руководила, приняла вид города в настоящем смысле слова. Ее окружали рвом, частоколом или стенами. В центре ее, на рыночной площади, рядом с домом гильдии, возвышалась часовня, построенная жителями и обслуживаемая священником, содержавшимся за их счет. Она перестала быть местом, открытым для всякого приходящего и, в свою очередь, стала «бургом» («bourg»), который в отличие от старого, первоначального бурга называли иногда новым бургом[345]. Ее жители отличались теперь от окрестных крестьян не только своими занятиями и образом жизни, но также и своим пребыванием в укрепленном месте. Их называли уже не только купцами (negociatores, mercatores), но также и «горожанами» (burgenses)[346].

Превращение купеческих колоний в укрепленные бурги может считаться для большинства бельгийских городов исходным пунктом нового развития. Этим превращением в значительной мере объясняется дальнейший рост городских учреждений и городского права. Действительно, отныне нам приходится иметь дело уже не с простой совокупностью купцов и ремесленников, не с простым персональным объединением лиц, занимавшихся торговлей и промышленностью. Город стал уже единой территорией. В пределах городских стен, на одной и той же территории, очутились теперь люди разного социального положения: «mercatores» оказались теперь объединенными с крепостными, клириками, castrenses (населением замка), рядом с которыми они первоначально жили совершенно отчужденно. Общность местопребывания создавала неизбежным образом все более тесную и прочную связь между прежним поместным и новым торговым населением. У обеих сторон появилась склонность объединиться, слиться друг с другом. Чем шире развивалась промышленная деятельность, тем определеннее прежние обитатели стремились расстаться со своим исконным положением и приобщиться к торговле и промышленности. С другой стороны — между иммигрантами и коренным населением установились родственные отношения. Браки между почти всегда свободными новыми пришельцами и почти всегда крепостными женщинами старого бурга создавали все большую путаницу в юридическом положении населения. И точно так же, как и с людьми, обстояло дело с землями. В большинстве городов юридическая природа городской территории была очень сложна. Она была подчинена различным юридическим порядкам и подлежала разным юрисдикциям, смотря по тому, зависела ли она в данном месте от государственной власти, или от такой-то сеньории, такого-то монастыря, такого-то господского двора[347].