Но не успел Иоанн III добиться этих результатов, как они оказались под угрозой.
Графу Генриху III Люксембургскому, погибшему в битве при Воррингене, наследовал его сын Генрих IV. Слишком слабый, чтобы продолжать войну с Брабантом, он примирился с Иоанном I, на дочери которого, Маргарите, он женился в 1292 г. С тех пор, занятый своей борьбой с графом Баром и тем, чтобы утвердить своего брата Балдуина в Трирском архиепископстве, он перестал интересоваться притязаниями своей семьи на Лимбургское герцогство[836]. Но его неожиданное вступление на германский престол (1308 г.) и вскоре затем (1310 г.) брак его сына Иоанна (Иоанна Слепого) с богемской наследницей, внезапно превратили его дом в одну из первых династий Империи.
Правда, Генрих не пытался использовать в Нидерландах эту блестящую ситуацию. Его маленькое наследственное графство составляло лишь ничтожный придаток к обширным владениям, полученным им в бассейне Эльбы. Кроме того, зачем было затевать войну с Брабантом? Германия уже давно отказалась от вмешательства в дела лотарингских государей, а Генрих, преисполненный благородных и несбыточных мечтаний о восстановлении в Италии престижа императорской власти, тщательно избегал создавать себе бесконечные осложнения возобновлением старой распри. Одним словом, император забыл обиды, нанесенные когда-то графу Люксембургскому.
Но иначе сложились дела при его сыне. Иоанн Слепой, этот коронованный кондотьер, этот вечный прожектер, этот неисправимый любитель ссор, этот яростный вояка, не мог упустить случая распространить на Нидерланды сеть сложных интриг, которыми он в течение тридцати лет держал в тревоге Европу. Брабантское происхождение его матери позволяло ему, при желании, вызвать конфликт с Иоанном III. Он не преминул сделать это, когда у него оказался для этого досуг, и в 1324 г. он потребовал часть полученного герцогом наследства. Последний ограничился ссылкой на принцип, согласно которому в политических наследствах дочери отстранялись в пользу мужского потомства, и на неделимость крупных территориальных феодов[837]. С этого момента война была неизбежна.
Однако одними своими силами Иоанн Слепой не мог ничего сделать с герцогом. Этот богемский король, казна которого была постоянно пуста, в Бельгии был лишь графом Люксембургским. Огромная разница между его ресурсами и ресурсами брабантского государя (который, к тому же, считал его одним из своих вассалов за феоды Арлон и Лярош) бросалась у в глаза[838]. Люксембург, совершенно не имевший больших городов и остававшийся в стороне от экономического подъема, который в течение XIII в. увеличил и преобразил население соседних территорий, представлял поразительный контраст по сравнению с ними. Если в областях, расположенных по берегам Мааса, торговля лесом, который сплавляли по реке до фландрских портов, поддерживала некоторое оживление[839], если плодородная долина Сюры была покрыта виноградниками и если, наконец, закон Бомона принес свободу многочисленным пунктам, расположенным на берегах Семуа[840], то Арденнское плато и ущелья Услинга (Oesling) давали средства к существованию лишь очень немногочисленному населению редких деревень, разбросанных среди бесплодных пустырей или д лесных чащах. Страна была покрыта множеством мелких сеньорий, в которых сохранились, вместе с былыми патриархальными нравами, крепостное право и методы примитивного земледелия. Дворянство, совершенно не знакомое с придворными нравами Фландрии или Генегау, закаляло себя постоянным занятием охотой, и на поле сражения при Воррингене дало блестящие доказательства своего мужества. К несчастью, оно не было ни достаточно многочисленным, ни достаточно дисциплинированным, чтобы предоставить в распоряжение своего государя крупную военную силу, а последний был слишком беден, чтобы купить себе услуги наемников.
Таким образом Иоанн Слепой не решался выступить один против герцога Брабантского, у которого было более трех тысяч вассалов, рассеянных между Шельдой и нижним течением Рейна[841], «добрые города» которого могли выставить многочисленную пехоту и сундуки которого были полны золотом.
Но именно могущество герцога уже с давних пор вызывало зависть и ненависть его соседей. Почти все они пострадали от его высокомерия или его посягательств, и энергичному и живому человеку нетрудно было объединить их, организовать их в наступательный союз и, пользуясь выражениями мужественной песни Иоанна III, спустить их, как свору против этого брабантского кабана, удары клыков которого каждый из них испытал[842]. К этому делу богемский король приступил в 1324 г. Тесная связь с царствующим французским домом, явившаяся результатом брака его сестры Марии с Карлом IV (1322 г.), затем обручение его сына Карла, будущего императора, с Бланкой Валуа (1323 г.), должна была необычайно облегчить ему его задачу, так как он мог теперь использовать влияние французского короля, который, мечтая в это время о германской короне, искал лишь повода вмешаться в дела Империи и увеличить кредит своего союзника у нидерландских князей.
Из числа последних Иоанн Богемский прежде всего подумал об епископе Льежском.
Со времени захвата Лимбурга, расширившего брабантские территории до Мааса, отношения между духовным княжеством и его могущественным западным соседом, стали очень натянутыми. Правда, промышленное население Льежа, Гюи и Динана, озабоченное только интересами своей торговли, желало жить в мире с герцогами, охранявшими пути между Рейном и Шельдой, господами нижнего течения Мааса, имевшими возможность, при желании, закрыть доступ к Антверпену и фландрским портам. Но епископ и особенно капитул, бессменный хранитель вотчины св. Ламберта, руководились совершенно иными соображениями. Посягательства брабантских князей на Маастрихт, препятствия, которые они чинили в своих владениях церковной юрисдикции и юрисдикции мира, их интриги, с целью добиться от папы учреждения отдельного брабантского епископства[843], высокомерие, с которым они отвечали на неоднократные жалобы епископского правительства, наконец, их враждебные по всякому поводу — как их в этом обвиняли с основанием или без всяких оснований — отношения к льежской церкви, — все это являлось постоянным источником для конфликтов. Чтобы справиться с этим опасным противником, епископы, не будучи в состоянии больше рассчитывать на императора, под конец тоже последовали примеру других лотарингских князей и стали добиваться с середины XIII века помощи французского короля. Эта тенденция еще усилилась, когда с начала следующего века авиньонские папы стали сами назначать епископов, значительно урезав, таким образом, избирательные права капитулов. Действительно, с тех пор французский король, в качестве защитника или господина папства, стал оказывать исключительное влияние на епископские выборы, и если в X и XI вв. епископский посох и кольцо были наградой за верность императору, то отныне для получения их нужно было обнаруживать преданность и повиновение французскому королю. Этим объясняется быстрый рост французского влияния в Льежской области в интересующий нас период.
Кроме того, с тех пор как стало возможно получить епископство, опираясь на поддержку парижского двора при авиньонском дворе, младшие сыновья семей, искавшие себе положения, достойного их происхождения, и совершенно чуждые интересам Льежа, не могли не пытаться использовать столь подходящий случай. Это и случилось после смерти Теобальда Барского, который, последовав за императором Генрихом VII в Италию, умер 13 мая 1312 г. от ран, полученных во Флоренции на поединке.
