"А в комнате окно, около которого кто-то частенько покуривает, сбрасывая пепел вниз, на карниз под окнами "процедурной".

Так просто, так очевидно, но он-то этот фокус прошляпил.

"Дилетант, твою мать!"

Кравцов постоял мгновение, уравнивая дыхание, и постучал костяшками пальцев в окрашенную коричневой краской дверь, прямо по двойному золотому канту окаймлявшему филёнки.

— Открыто! — откликнулся из-за двери приятный женский голос.

Не по-испански, по-французски.

— Извините за беспокойство, — на нарочито ломаном французском сказал Кравцов, открывая дверь. — Разрешите представиться, военврач Володин.

— Кайзерина Николова, — за крошечным столиком у окна сидела красивая рыжеволосая женщина, с которой до сего дня Кравцов был знаком заочно — по оперативным данным.

— Извините, товарищ Николова, — сказал он, входя в комнатку, где не без труда помещались кровать, шкаф, да этот столик. — Вы, вероятно, курите у окна… А внизу процедурная… там весь карниз в пепле.

— Ой! — очень искренне расстроилась Кайзерина, услышав упрек "военврача". — Простите, ради бога! Я и не знала…

— Да, ладно, — улыбнулся он в ответ и успокаивающе помахал рукой. — Я же не в смысле претензии, а только попросить…

— А вы русская или болгарка? — спросил он, неожиданно переходя на русский.

Но женщина, кажется, и впрямь не говорила на славянских языках. Баронесса была болгаркой только по гражданству…

— Не понимаю, — развела она руками, — извините, — и всё это сопровождалось замечательной улыбкой, но "военврачу" было не до смеха. — Все думают, раз Николова, значит, по-русски говорю, а я — нет. Я немка на самом деле, господин Володин. То есть, австриячка, разумеется, но для вас это, по-видимому, несущественные различия… Извините…

6. Виктория Фар и Раймон Поль, Эль-Эспинар, Испанская республика, 21 января 1937 года, 12.35.

К воротам асьенды, где разместился hospital de campaЯa, подъехала небольшая колонна: две обычные армейские легковушки — головная и замыкающая с охраной из штаба фронта, вторым шел роскошный лимузин, далее автобус и крытый брезентом грузовик. Водитель первой машины нетерпеливо засигналил, но тяжелые деревянные ворота, врезанные в беленую стену, распахнулись только тогда, когда начальник караула — госпиталь, как выяснилось, охранялся весьма серьезно — проверил документы и, коротко переговорив с сопровождающим из штаба фронта, дал отмашку своим людям. На стене рядом с полукруглым фронтоном, венчавшим арку ворот, появился боец в пилотке и, закинув винтовку за плечо, замахал руками, приглашая внутрь. Тогда замершие было в ожидании машины, тронулись и одна за другой въехали в патио — просторный внутренний двор по периметру окруженный апельсиновыми деревьями. Начиналась пора цветения, и ветви уже пометили белыми всполохами первые распустившиеся бутоны. Асаар — цветок апельсинового дерева — снежно белый, потому и цветок померанца, такой же девственно белый, французы назвали флердоранж.

"Белые как цветы апельсина, свадебные…"

Но в Испании война, и hospital de campaЯa — это полевой госпиталь, и…

"Господи, сейчас я увижу Ольгу!"

Но, разумеется, быстро только кошки родятся, а у них официальные гастроли, и еще бог знает что!

Сверкающая лаком "Испано-Сюиза" подкатила к парадному входу особняка, а остальные автомобили прижались к дальнему краю патио, где за широкими воротами начинался другой — хозяйственный — двор. Открытые по случаю теплой погоды окна первого и второго этажей тут же ожили, наполнившись движением, сменившим сонный покой: раненые, кто мог, выглядывали из палат, торопясь увидеть явление дивы. Ещё через мгновение — колеса лимузина только скрипнули на гравии подъездной дорожки — несколько "ходячих" уже выскочили во двор.

— Виктория!!! — звонким голосом выдал ликующий вопль юный боец — совсем мальчишка, с подвешенной на широком бинте загипсованной рукой. — La rubia Victoria!

— Вива Виктория! — восторженным эхом прокатилось по палатам, вырвалось из окон и обрушилось на огромную черную машину.

Её ждали.

"Меня ждали… Я — дива Виктория… Ты видишь, Кисси, я La rubia Victoria!"

Татьяна вышла из машины и первое что ощутила — одуряющий запах цветущих апельсинов: сильный, но не резкий, что-то среднее между жасмином, черемухой и белой акацией…

Еще по дороге из Мадрида Татьяна была ошарашена количеством и видом апельсиновых деревьев. Одиночные деревья, группы и рощи — садами такое не назовешь.

"Их тут больше чем берез в России! И поразительно: на одном дереве и спелые — ярко оранжевые, и зеленые, и цветы!"

Татьяна соблазнилась и попросила водителя остановиться, тот посигналил, головная машина охраны, прижавшись к обочине притормозила, встала. Выскочивший из неё лейтенант на бегу крикнул:

— Что случилось?

— Всё в порядке, — отозвался водитель "Испано-Сюизы", — привал!

"Можно оправиться и закурить", — мысленно процитировала Татьяна крылатую фразу из еще не снятой комедии про свадьбу в Малиновке.

— Месье Поль, — обратилась она к Федорчуку, — не могли бы вы сорвать пару апельсинов?

— Разумеется, мадемуазель! — Виктор подошел к ближайшему дереву и поразглядывав ветки, наметил "пару жертв" — покрупнее и пооранжевее. Несколько раз подпрыгнув, сорвал штук пять и протянул Татьяне. Она выбрала "самый-самый". Снимая корку, вскользь подумала о ногтях и маникюре, стараясь не забрызгаться заливающим пальцы соком. Развалила апельсин на дольки и, заметив, что водитель как-то странно усмехнулся, протянула ему одну, хотя и не поняла "что за смех в зале".

— Essayez d'orange.

— Спасибо, — ответил водитель по-русски, взял, но дегустировать не торопился, продолжая загадочно улыбаться.

— Месье Поль, и вы попробуйте.

Попробовали они одновременно. Татьянино лицо сразу же перекосилось: у нее чуть челюсти не свело — апельсин оказался горько-кислым. Глянув на неё, Федорчук захохотал, засмеялся и водитель.

— Они же дикие!

Татьяна сердито глянув на заливающихся мужиков — улыбнулась, и сжав кулачки, "грозно" бросилась на водителя, колотя его в грудь:

— Vous le saviez! Vous le saviez! — "Ты знал! Ты знал, сукин сын!"

Настроенеие поднялось, невольная шутка водителя удалась.

Напряженное ожидание превратилось в предпраздничное.

"Скоро я увижу Ольгу!"

Из дверей особняка навстречу Татьяне вышли двое.

"Век бы их всех не видела!"

— Доктор Хосе Антонио Берганса, к вашим услугам, — представился высокий седой мужчина в круглых очках, учтиво — на старорежимный лад — поклонившись Татьяне. Похоже, французским языком он владел "совсем немного", так что услуги переводчика лишними не оказались.

— Профессор Берганса — главный врач госпиталя, — объяснил переводчик.

— А это мой заместитель по хозяйственной части дон Энрике Бестейро, — продолжил главврач, представив спутника.

"Дон, а не товарищ", — отметила Таня, улыбаясь встречающим и выискивая глазами знакомую головку Кайзерины — бронза, густое красное вино и темный горный мед.

— Очень приятно, Виктория Фар, — вежливо сказала она вслух.

"А вдруг ее остригли? Вот ужас-то!"

Между тем, оба мужчины улыбнулись — кто же не знает диву Викторию. Кинопередвижка от фронтовой агитбригады приезжает в госпиталь каждую неделю.

Переговариваясь между собой и вообще производя, на взгляд Тани, слишком много шума, подтянулись оркестранты из остановившегося в отдалении автобуса.