Между тем, Шаунбург облачился в офицерские галифе, ботинки и кожаные краги с застежками, френч без знаков различия… ремни… кожан… кобура с револьвером… Шаунбург вытащил оружие и покачал головой: музейный "Арансабаль Эйбар".

— Стреляет? — спросил он, опоясываясь ремнем с кобурой.

— А почему бы и нет? — пожал плечами Мигель. — Но ведь у вас и свой есть. Положите в карман галифе, не помешает. И поехали! Нам еще через всю страну тащиться и Мадрид объезжать.

Зачем следует объезжать столицу, Шаунбург понимал, поэтому возражать не стал.

— Поехали, — предложил он, застегивая кожаную куртку, в карман которой и спрятался надежный "Люгер".

— Поехали, — согласился Мигель, но прежде чем уехать, собрал вещи Баста, смастерил тючок и спрятал среди камней.

"Разумно", — мысленно признал его правоту Баст.

Кем бы ни был этот человек, он был профессионал, и его прислала Цисси Беркфреде, исполнявшая в "Философском кружке" функции парижского координатора. Хорошо исполнявшая, следует отметить, поскольку Мигель оказался на месте всего через пять дней после получения телеграммы и звонка от Вильды. Но, если Вильда фон Шаунбург даже не подозревала, кому звонит и зачем, механически исполняя программу, заранее заготовленную для нее Бастом на такой вот непредвиденный случай, то Цисси все знала и очень хорошо понимала. И Мигеля нашла, и в "точку рандеву" послала, и притом ее посланец, что важно, ни сном, ни духом не ведал, кого на самом деле везет в Эль-Эспинар.

— Документы у нас — дрянь, — объяснял между тем крутивший баранку Мигель. — Поэтому, если что, гасим всех. Говорю с патрулями я. А вы… У вас какая военная специальность…

"Фашист", — криво усмехнулся Шаунбург. Мысленно, разумеется, но тем не менее.

— У меня нет военной специальности, — сказал он, не вдаваясь в подробности.

— Ну, хоть Маркса с Энгельсом читали? — нисколько не удивившись словам Баста, спросил Мигель.

— Вы не поверите, — улыбнулся Шаунбург. — Я читал и Ленина, и Сталина, и даже Тельмана.

— Ну, тогда все в порядке, — как ни в чем не бывало, кивнул Мигель. — Значит, вы комиссар…

2. Кайзерина Альбедиль-Николова, полевой госпиталь республиканской армии в Эль-Эспинар, Испанская республика, 17 января 1937 года, утро

Утро получилось поздним. Не то чтобы так и задумывалось, но, как говаривал один небесталанный человек в далеком российском будущем, "хотели, как лучше, получилось — как всегда". Мечталось о другом… Проснуться на рассвете, встать с солнышком, и чтоб нигде ничего не болело. И на сердце снова — легко и весело, как было еще совсем недавно… Проснуться… Вспорхнуть с кровати птичкой, и обрадовать доброго доктора — профессора Бергансу — своим отменным самочувствием, отсутствием опухоли в плече, и затянувшимся, наконец, "операционным полем". Но, увы. Вышло с точностью до "наоборот". Сначала полночи не могла заснуть, — курила в приоткрытое окно, глотала сонные таблетки (целых две штуки), даже стакан самогона на нервах "употребила" — зато потом никак не получалось проснуться. Так и промаялась в полузабытьи почти до десяти часов утра. Когда колокол на городской ратуше Эль-Эспинара пробил "одиннадцать", все-таки выдралась из липкого и тяжелого, как размокшая глина российских проселков, сна, но чувствовала себя при этом усталой и разбитой. Едва сил хватило, чтобы одеться и умыться. И аппетит, что отнюдь не странно, отсутствовал "как класс" и возвращаться обратно не желал "ни за какие коврижки". Все-таки Кайзерина выпила кружку чая, совой или, скорее, сычиком — то есть как-то боком, искоса — поглядывая то и дело на кусок темного пористого хлеба и тарелку тушеной фасоли, но вместо еды взяла еще чая, и вышла с горячей кружкой в руках на холодок. Вышла, облокотилась на каменную балюстраду, закурила, и начала приходить в себя по-настоящему. Вот тут она и обратила внимание на некоторые странности и неожиданности обстановки, царившей с утра в полевом госпитале республиканской армии.

Во-первых, наблюдался суетливый и неорганизованный процесс переноски раненых или их самостоятельного неспешного перемещения, коли "увечные" оказывались на то способны, из одного крыла просторной асьенды в другое. На первый взгляд — без какого-либо ясно улавливаемого в этом действе смысла или плана, одни раненые передвигались справа налево, тогда как другие — слева направо, то есть в обратном направлении. Но это всего лишь "во-первых". А во-вторых, в анфиладе первого этажа, как раз у входа в помещения правого крыла, возник, ни с того ни с сего, вооруженный пост: два бойца и командир или, скорее, сержант.

"Что за фантасмагория?"

И в довершение всего этого безобразия, как тут же обнаружила Кайзерина, посередине организованного с неизвестной целью хаоса, как раз в центре внутреннего двора асьенды, стояли несколько военных, врачей и легкораненых и жутко орали друг на друга. Только что морды не били, но, судя по накалу страстей, и до этого недалеко.

"Паноптикум…"

— Не правда ли, впечатляет? — Тревисин-Лешаков, привычно оказался рядом, стоило Кайзерине вслух или "про себя" задаться каким-нибудь "интересным" вопросом.

Просто Вергилий какой-то, а не лейтенант-перестарок из 14-й интербригады.

— Да, пожалуй, — согласилась Кейт, кивнув "русскому". — А что случилось-то?

— Поумовцы переезжают в правое крыло, а коммунисты, соответственно, в левое, — с готовностью объяснил Лешаков. — Анархисты и прочие остаются пока на своих местах. Но, боюсь, такими темпами… ненадолго.

— А эти? — кивнула Кейт на возникший из ниоткуда и совершенно бессмысленный, на ее взгляд, пост у входа в правое крыло.

— Это ПОУМ-овская охрана, — Лешаков достал из кармана пачку сигарет и положил ее на ладонь, как бы взвешивая.

"ПОУМ ставит персональную охрану к своим раненым… однако!"

— А ругаются о чем? — спросила Кайзерина, испытывая чувство полной безнадежности: она никак не могла понять, что здесь произошло за то время, что она спала.

"Ну, проблемы… то есть, напряженность между "фракциями" имела место быть, но чтобы так?!"

— Вы проспали самое интересное, Кайзерина, — вероятно, это должно было стать усмешкой, но не стало. Лицо раненого лейтенанта просто перекосило, словно он съел что-то не то: кислое или горькое…

— И что же именно я проспала? — устало вздохнула Кейт.

— Позавчера в Париже начался судебный процесс над агентом НКВД Марком Зборовским и еще семью чекистами… — объяснил Лешаков. — Там, представьте, даже Сергей Эфрон…

— Стоп! — решительно остановила его Кайзерина, ощущавшая, что сердце готово вырваться из груди. — Подробнее, пожалуйста, и, ради бога, с объяснениями. Я ведь ваших русских не знаю, Алекс.

— А! Ну, да… — смешался Лешаков. — Вот же я какой, а еще интеллигент! Этот Зборовский — чуть ли не правая рука Льва Седова. Кто такой Седов вы ведь знаете или…?

— Знаю, — отмахнулась Кайзерина. — Дальше!

— Оказывается, Седов каким-то образом узнал, что Зборовский — агент НКВД…

"И я даже знаю, как он это узнал. Вернее, от кого".

— И что случилось потом? — спросила она вслух, имея в виду, что теперь январь, а памятный разговор с сыном Троцкого состоялся еще в ноябре.

— Не знаю, право, что они с ним сделали, — Лешаков все-таки закурил и спрятал сигареты в карман. — Можно, разумеется, предположить… Мне, знаете ли, приходилось… — чувствовалось, что он с огромной осторожностью выбирает слова. — Хвастаться нечем, баронесса, но… в Марокко, Парагвае… да и в России, в гражданскую… — снова поморщился он. — Я думаю, Кайзерина, вы понимаете, как это случается… В общем, оказывается, в начале декабря Зборовский сам сдался французской полиции. Ну, то есть, это они так сказали, французы, я имею в виду. Позавчера… На открытии процесса.