Литмир - Электронная Библиотека

Eyes of grey — a sodden quay…

Серые глаза… Восход,

Доски мокрого причала.

Дождь ли? Слёзы ли? Прощанье.

И отходит пароход.

Нашей юности года…

Вера и Надежда? Да -

Пой молитву всех влюблённых:

Любим? Значит навсегда

А теперь уже вспомнил и сам Матвеев… Своей собственной памятью вспомнил, как Витька Федорчук пел эти стихи под гитару в одну из нечастых встреч. И сразу припомнилось, что как только умолк последний аккорд, Олег вдруг сорвался с места и побежал звонить жене, и что-то ласково говорил ей в телефонную трубку… Долго говорил. А сам Степан просто ушёл на кухню, оставив Витьку в одиночестве, и курил там, и старался не плакать.

Чёрные глаза… Молчи!

Шёпот у штурвала длится,

Пена вдоль бортов струится

В блеск тропической ночи.

Южный Крест прозрачней льда,

Снова падает звезда.

Вот молитва всех влюблённых:

Любим? Значит навсегда!

Фиона замерла, словно зачарованная, продолжая сжимать плечи Степана, взгляд её словно бы обратился внутрь себя. Она тихонько и чуть судорожно вздохнула, когда Матвеев подхватил её на руки и понёс, то кружась в ритме вальса, то замирая на несколько секунд на одном месте, чтобы поцеловать. Он нёс её на руках и продолжал декламировать. Голос его набирал силу с каждой строчкой, — или ей это только казалось? — заполнял всё ее тело, проникая в каждую клетку, каждую пору необоримой горячей волной.

Карие глаза — простор,

Степь, бок о бок мчатся кони,

И сердцам в старинном тоне

Вторит топот эхом гор…

И натянута узда,

И в ушах звучит тогда

Вновь молитва всех влюблённых:

Любим? Значит навсегда!

То, что чувствовал сейчас Степан, не поддавалось описаниям. Отбросив к чёртовой матери рефлексию, он нырнул с головой в поток, которому сам же и отворил путь. Казалось, глаза Фионы излучают свет и, поймав отражение своих глаз в её зрачках, Матвеев внезапно увидел, что и сам он окружён мерцающим ореолом. И от этого ему стало легко. Легко и радостно, так, как, пожалуй, не было никогда в жизни. А если и было, то не с ним и не сейчас.

Синие глаза… Холмы

Серебрятся лунным светом,

И дрожит индийским летом

Вальс, манящий в гущу тьмы.

— Офицеры… Мейбл… Когда?

Колдовство, вино, молчанье,

Эта искренность признанья -

Любим? Значит навсегда!

Матвеев не остановился, даже когда у них на пути возник, вынырнувший внезапно из какой-то подворотни, жандармский патруль — офицер и два рядовых. Видно, привлечённые громкой речью на иностранном языке, жандармы решили ради порядка полюбопытствовать: "А кто это там шумит среди ночи?" Однако стоило взглядам офицера и Степана встретиться, как готовый было вырваться окрик "выдохся", что называется, на полпути. Жандарм неожиданно смутился, махнул рукой подчинённым, и внезапно взял под козырёк. Лишь через несколько мгновений, в спину удаляющимся по улице Матвееву и Фионе донеслось — сказанное на выдохе и с неподдельным восхищением:

— Os ingleses… louco!

Да… Но жизнь взглянула хмуро,

Сжальтесь надо мной: ведь вот -

Весь в долгах перед Амуром

Я — четырежды банкрот!

И моя ли в том вина?

Если б снова хоть одна

Улыбнулась благосклонно,

Я бы сорок раз тогда

Спел молитву всех влюблённых:

Любим? Значит — навсегда…

Он так и нёс её на руках, читая стихи Киплинга, Теннисона и ещё бог знает чьи. Сейчас поэтические строки всплывали в его английской памяти совершенно естественно и легко. И он шел, выравнивая шаг в такт стихотворному ритму, и нес на руках любимую женщину, совершенно не обращая внимания на взгляды случайных прохожих — полные непонимания, осуждения, но и нередко — доброй зависти и восторга. А потом, совершенно "вдруг" они оказались перед дверью номера, и никто — ни он, ни она, — кажется, не помнили, как прошли мимо портье, и откуда в руках у Степана оказался ключ, висящий на огромной деревянной груше. И значит, следующим номером программы стало отпирание замка с женщиной на руках и губами, занятыми поцелуем…

* * *

Звонок телефона раздался, как это обычно бывает, в самый неподходящий момент. Степан осторожно, стараясь не потревожить обнимавшую его Фиону, повернулся к столику у кровати и взглянул на часы.

"И какая сволочь будит человека в шестнадцать часов утра первого января?" — в голову не пришло ничего иного, кроме цитаты из "ну, очень бородатого" анекдота. Однако хочешь, не хочешь, а надо вставать. К тому же, на календаре уже второе число. Второе января 1937 года…

"Надеюсь, у того, кто осмелился нас потревожить, есть весьма веские причины, иначе… Мелкое хулиганство не должно остаться безнаказанным".

Телефон не унимался. К счастью, аппарат был вполне современным, и громкость его зуммера поддавалась регулировке, что и было проделано Степаном сегодня ночью, когда они с Фионой вернулись в номер отеля.

"Как чувствовал… Вот же настырные! И явно это звонят не господа с Rua de Sao Bernardo".

— Господин Гринвуд? — голос, искажённый мембраной, звучал незнакомо.

"И что тут сердиться, — вздохнул про себя Матвеев, — чай не в пустыне живём".

— Слушаю вас внимательно…

— Извините, что побеспокоил вас в неурочный час, но, похоже, быть мне богатым…

"А вот теперь — узнал… Витька, чёрт неугомонный, не спится ему у себя… Кстати, а где он сейчас? И, самое главное — как его сейчас зовут? А, вспомнил!"

— А вот это, любезный месье Поль, зависит исключительно от вас и только от вас.

"А теперь, когда обмен обязательными поклонами и любезностями завершён, выкладывай, какого хрена тебе от меня нужно…" — подумал Степан, но вслух был сама любезность:

— Я сейчас немного занят, будет ли вам удобно продолжить разговор через три четверти часа?

— Я сам хотел предложить то же самое… Куда перезвонить?

"Ох, ну и задачки ты задаешь не выспавшимся людям!"

— Записывайте номер…

Продиктованный Матвеевым номер принадлежал небольшому ресторану на Rua Saraiva de Carvalho недалеко от Hotel da Estrela, где Степан снял номер, и Федорчуку он, скорее всего, был уже известен, но правила игры навязывали некие условности. На адрес ресторана должна была приходить вся корреспонденция для Майкла Мэтью Гринвуда в период его пребывания в столице Португалии.

"Связь — это жизнь!"

Простая до банальности сентенция, возведённая в ранг категорического императива, заставила Степана на второй день по приезде в Лиссабон отправить в несколько адресов, обговоренных с Олегом и Виктором в качестве "почтовых ящиков", телеграммы с указанием названия "своего" отеля, номера апартаментов и телефона, а также резервного канала связи — в упомянутом ресторане.

Жить даже не двойной — Матвеева и Гринвуда — а тройной жизнью, ибо личность Гринвуда имела две взаимоисключающие ипостаси: британского журналиста и шпиона, и руководителя "международной террористической группировки", как грустно пошутил однажды Витя, передавая контакты своих "волков" Степану, временами становилось практически невыносимо. Спасало только распределение мыслей — по полочкам и ящичкам. Как в картотеке. Не хочешь — не открывай, а настала нужда — хрен закроешь. Пока роль не отыграна, и дело не закончено. Как сейчас, когда настала пора закрыть ящичек "джентльмена и… джентльмена", ибо шпионство — занятие по большому счёту предосудительное для потомка британских аристократов.

38
{"b":"577620","o":1}