Дегтяреву приходилось тратить уйму времени, чтобы отыскать каждого, но как бы там ни было, дело продвигалось. Он опросил уже десять человек. Никто из них ничего интересного сообщить не мог. Но вот одиннадцатый пассажир, Михейко Антон Игнатьевич, оказался для оперативника просто находкой.

Михейко сидел в кабинете напротив Дегтярева и рассказывал:

— Я хорошо помню, что это было 6 июля, потому что кончался у меня отпуск и 7 июля я должен был выходить на работу. В деревне к автобусу я пришел минут за двадцать до его прибытия. Спрятался в теньке и начал ждать. Когда вот-вот должен был появиться автобус и на остановке собралось много народу, я увидел Славука Романа. Он заметный мужик, — улыбнулся Михейко, — его нос не спутаешь ни с чьим, да и кто его у нас не знает — этого ползуна-трясуна. В руках он держал чемодан. Я еще подумал: как бы не оказаться в автобусе рядом с ним, больно уж неприятный тип, и невольно следил за ним. В автобусе я сидел рядом с Черкасом Николаем — это парень из нашей деревни. Он тогда ехал в город к своему старшему брату в гости. Когда автобус уже отходил, то я увидел, что Славук идет от остановки по улице, но без чемодана. Я еще, шутя, сказал Черкасу: «Смотри, наш богошлеп в носильщики переквалифицировался, чемоданы пассажирам начал подносить». И рассказал ему, что Славук приносил на остановку какой-то чемодан. Потом мы повели разговор о другом и забыли об этом случае. Но когда в Минске я выходил из автобуса, то неожиданно увидел тот чемодан. Он стоял у переднего сиденья, а на сиденье уже никого не было. Это меня несколько удивило, но когда я вышел из автобуса и стал прощаться с Черкасом, то этот чемодан выпал у меня из головы.

— Перечислите мне, пожалуйста, тех, кто вместе с вами ехал в автобусе, — попросил Дегтярев...

После того как окончился допрос, Дегтярев приступил к проведению опознания вещей, находившихся в чемодане. Он предъявил их Есину и Юрину — парням, с которыми Раховский проживал в одной комнате. Они сразу же опознали все его вещи и даже ботинки. Затем очередь наступила за девушкой Раховского — Леной Морозовой. Она дрожащей рукой притронулась к пиджаку и тихо сказала:

— Вот его пиджак.

— Вы не ошиблись?

— Нет. Я к этому пиджаку сама пришивала оторванную подкладку. Вот, посмотрите, — и девушка показала Дегтяреву шов и неожиданно заплакала.

— Ну что вы, успокойтесь, — проговорил Дегтярев, наливая из графина в стакан воду, — возьмите, выпейте.

Девушка кивком головы поблагодарила и, выпив воды, сказала:

— С ним случилось несчастье, я чувствую... я боюсь, что Вити уже нет в живых.

И она вновь заплакала...

Председатель колхоза помог Ветрову здорово. Он познакомил старшего лейтенанта с двумя стариками, старожилами деревни, которые стали для Ветрова настоящим кладом. Особенно полезным оказался дед Прыщ. Фамилия у него была необычная, но еще необычней был он сам. Звали его попросту — дед Юзик. Знал он многое да и память имел отменную.

Худой, костлявый, среднего роста, с растрепанной бородой и редкими светлыми волосами на голове, дед чем-то напоминал Ветрову героя книги Михаила Шолохова «Поднятая целина» — деда Щукаря. Такой же веселый, находчивый и неунывающий, дед Юзик на первый взгляд казался обыкновенным болтуном. Но стоило Ветрову присмотреться к нему, как первое впечатление сменилось глубоким уважением к этому человеку. Просто дед Юзик обладал способностью с улыбкой и юмором говорить о тяжелых днях своей жизни. Дед помнил хорошо и жену Славука — Лену — и ее родителей.

— Жили они, — рассказывал он, — почти на краю деревни. Кроме Лены, детей они не имели. Люди были хорошие. И надо же было такому случиться, что увлек девку длинноногий Роман. И так увлек, что под венец с ним пошла. Жить они стали по настоянию Романа в его деревне. Но во время войны, в самом начале зимы, они переехали в районный центр. Летом сорок второго на шоссе на мине подорвалась машина с гитлеровцами, и фашисты забегали, засуетились. Многих стариков, женщин и детей с разных деревень согнали в ров и расстреляли.

Вскоре после этого я по заданию командира нашего отряда направился в деревню, где должен был встретиться со связным, принесшим весточку из города. Иду, значит, я, а сам зорко смотрю, ведь к краю леса приближаюсь, а фашисты нередко в таких местах засады устраивали. Когда до деревни оставалось с полкилометра, услышал я голоса людские, плач, причитания. Сразу понял: не к добру это. Подошел к опушке и из-за кустов осторожно выглянул. Вижу, в деревне фашисты людей в два больших хлева, которые в стороне от села стоят, сгоняют, а вся деревня оцеплена. Понял я, в чем дело, и решил бегом в отряд за помощью бежать. Но сначала глянул — с какой стороны лучше ударить, осторожно прошелся вдоль опушки, высмотрел, где есть фашистские засады, и тут такое увидел, что чуть за винтовку не схватился. Смотрю, а прямо передо мной, метрах в двадцати, — два немецких автоматчика стоят, а рядом с ними трое полицейских с повязками на рукавах. Смотрю и глазам своим верить не хочу: один из этих полицейских — Роман Славук. Стоит и зубы со своими панами скалит, а в деревне немцы хотят его жены отца и мать уничтожить. Еле удержался, чтобы этого гада на мушку не взять, но надо было в отряд бежать, и я, сколько сил было, бросился напрямик к своим. Прибежал, доложил командиру, по тревоге подняли всех — и к деревне. Командир приказал комиссару с группой партизан на лошадях крюк сделать и ударить по фашистам с другой стороны деревни. Как ни спешили мы, а опоздали. Когда приблизились к деревне, то фашисты успели уже один сарай поджечь, а оттуда — крики, стоны, причитания людей несутся. Ударили мы по врагу с двух сторон, и они драпанули, хорошо, что не успели второй сарай поджечь. Бросились мы к горящему хлеву, но было поздно, успели только человек десять-двенадцать спасти, а среди погибших оказались и родители Лены. Рассказал я тогда о Славуке командиру. Тот пообещал отомстить гаду, но, к сожалению, нашего командира вскоре не стало. Через неделю он погиб во время нашей атаки на вражескую колонну.

Ветров достал из кармана фотографию Славука и его жены:

— Узнаете?

Дед Юзик взял фотографию в руки и весь задрожал:

— Он, варнак носатый, я его, гада, ночью узнаю, на том свете мимо не пройду, уродина проклятая!

— Ну и как дальше сложилась его судьба?

— Черт его знает. Одни говорили, что в сорок четвертом, после прихода Красной армии, он попал в штрафной батальон, другие — что убили его.

— А что стало с его женой и сыном?

— Не знаю, сынок, не знаю.

Прыщ задумался на минуту, а затем весело улыбнулся:

— Знаешь что, давай я познакомлю тебя с одним полицаем, — и, заметив удивленный взгляд Ветрова, пояснил: — бывшим, конечно, и липовым полицаем.

— А зачем он мне?

— Он тебе, сынок, расскажет о Славуке еще кое-что.

— А кто этот бывший полицейский?

Дед Юзик загадочно улыбнулся:

— А вот про это отдельный сказ, но сначала я тебя накормлю.

Дед начал хлопотать у стола. Жил он один, был себе и хозяйкой и хозяином.

Только сейчас Ветров увидел, что на дворе уже вечер, и, значит, придется в деревне заночевать. Дед Юзик, словно прочитал мысли Игоря, поставив на стол еду, спросил:

— Ночевать у меня будешь?

— Если примете, то у вас.

— А я уже, сынок, принял тебя, вот только где тебе спать хочется: в доме или, может, на сеновале, на свежем сене?

— Если можно, то на сеновале.

— Правильно, в твои годы меня тоже на сено тянуло, — дед Юзик хитро улыбнулся, — правда, страшно не любил одиночества и упасть с сеновала боялся, поэтому всегда старался, чтобы кто-нибудь рядом был, чтобы было за что держаться.

Ветров рассмеялся:

— Любил пошалить, дедушка?

— Любил, любил, да и девки меня ох как любили! Ты знаешь, а в молодости я ничего был, особенно нравилась девкам моя шевелюра, вот видишь, что они с ней сделали, совсем как та березовая рощица, что при въезде в деревню стоит: реденькая и светленькая. Растерял я свои волосочки на чужих подушках.