Поддержав ещё короткий светский разговор с полковником, министр дал понять, что более не задерживает его.
— Навестите графиню Дюбарри, — сказал герцог напоследок. — И не забудьте — графиня принимает по четвергам.
С морским министром был более обстоятельный разговор. Граф де Бойн начал с того, что спросил Беньовского, какого размера жалованье ему было положено. За множеством дел министр этого не помнил.
— Жалованье мне было определено в восемь тысяч ливров в год, — ответил Беньовский и подумал, что при дороговизне парижской жизни, расходах на престижную квартиру, необходимость поддерживать реноме светского человека сумма не так уж велика. А тут ещё приезд Фредерики со свояченицей, затраты на подарки, приём гостей.
— Теперь ваше жалованье увеличится до девятнадцати тысяч ливров.
— Благодарю вас, граф.
Беньовский был несказанно обрадован приятной новостью. Теперь он сможет разделаться с долгами, обретёнными с приездом жены, и главное — выплатить задолженность владельцу «Белой лилии».
Говорили о формировании корпуса волонтёров. Его штатная численность была определена в двести пятьдесят человек. Волонтёры по мере их вербовки должны были сосредоточиваться в Лорьяне. Беньовский получил согласие министра привлечь поляка-эмигранта Мечислава Ковача в качестве своего заместителя. Ковач мог рассчитывать на получение звания капитана французской армии.
Потом де Бойн вручил Морису Августу письменную инструкцию и предложил здесь же ознакомиться с ней. Если у командира корпуса возникнут какие-либо вопросы или неясности, то их можно разрешить тотчас же. Инструкция была краткой и умещалась на нескольких листах. Она показалась Беньовскому туманной, неопределённой. Неясным был вопрос о его подчинённости. Согласно инструкции он вроде бы подчинялся губернатору Иль-де-Франса, островных владений в Индийском океане, охватывавших острова Маврикий и Реюньон. Но в то же время командир экспедиционного корпуса был фактически предоставлен сам себе, получая право непосредственно сноситься с морским министерством, отчитываться перед ним в расходах, а у властей Иль-де-Франса требовать необходимых для экспедиции припасов и денежных сумм. Беньовский не стал обращать внимание министра на противоречивую неопределённость инструкции в этом пункте. Он даже подумал, что эта неопределённость даёт ему свои преимущества и позволит создать себе на Мадагаскаре независимое положение, избежать какой-либо зависимости от губернатора Иль-де-Франса.
Все объективные исследователи едины во мнении, что морское министерство допустило серьёзный промах, предоставляя командиру корпуса волонтёров широкие полномочия, не определив при этом со всей чёткостью взаимоотношения и субординацию между ним, губернатором Иль-де-Франса и морским министром. Инструкция свидетельствовала о том, что министерство графа де Бойна не представляло себе, как произойдёт колонизация Мадагаскара при помощи двух с половиной сотен завоевателей, всякого случайно завербованного сброда. А это всё открывало перед Морисом Августом Беньовским самые широкие возможности для самовольных действий, корыстных поступков, злоупотребления своим положением.
В ближайший четверг Морис Август решился посетить салон Марии Жанны Дюбарри. Жене он сообщил, что удаляется для деловой беседы с министром. Фредерика непременно затеяла бы утомительный разговор о новом платье. К тому же он не знал, принято ли приходить в салон королевской фаворитки с жёнами.
— Полковник барон де Бенёв, путешественник, — отработанным голосом возгласил дворецкий, когда Беньовский вошёл в просторный зал, казавшийся из-за обилия зеркал беспредельным. Мария Жанна в платье-кринолине из серебряной парчи, с бриллиантовой диадемой полумесяцем, украшавшей пышный белокурый парик, покинула гостей и сделала два шага навстречу новому гостю.
— Рада вам, барон. Наслышана о вас от герцога д’Эгильона, — сказала Дюбарри певуче, протягивая Беньовскому руку для поцелуя.
— Вы замолвили за меня слово его величеству. Приношу вам, графиня, искреннюю благодарность и признательность. Навеки ваш покорный слуга, — сказал подобострастно Морис Август, целуя Марии Жанне руку в белой кружевной перчатке.
— Ах, его величество так занят государственными делами, что порой ему приходится напоминать то об одном, то о другом!
— Вы добрый гений его величества и мой тоже.
Дюбарри, привыкшая к лести, жеманно улыбнулась. Она произнесла какие-то малозначащие фразы. Заметила, что путешественника, должно быть, подстерегают на каждом шагу опасности, всякие там штормы, лихорадки, людоеды. Беньовский поддакивал собеседнице и оценивающе разглядывал её. В этой двадцатисемилетней красивой женщине, главной королевской фаворитке, преемнице знаменитой мадам Помпадур, угадывалась властолюбивая, хищная натура. Искусно наложенный грим скрывал морщинки, следы бурно прожитой молодости. Она благоухала самыми дорогими парижскими духами.
Морис Август заметил мраморную скульптуру в простенке между зеркалами. Она изображала античную богиню Диану с ланью. Очевидно, первоклассный французский скульптор воспроизвёл в образе божества хозяйку салона. Лицо мраморной полуобнажённой Дианы живо напоминало Марию Жанну Дюбарри.
Она заметила пристальный взгляд Беньовского, устремлённый на статую.
— Нравится?
— О да, превосходная работа!
— Работа большого мастера.
Дюбарри назвала имя известного ваятеля.
— Представьте, барон... Скульптор утверждал, что видит богиню Диану только в моём образе, и настоял, чтобы я позировала ему. Разумеется, не в этом платье, а в короткой античной тунике. Перед вами копия. А подлинник пожелал иметь в своей коллекции король. Она в Версале.
— Превосходная работа, — повторил Беньовский, — ибо превосходной оказалась натура.
Дюбарри игриво погрозила Морису Августу пальчиком. Барон-путешественник понравился ей. Напорист, нагловат и, как видно, знает толк в хорошеньких женщинах. Если бы только она захотела, дала знак... Но ей суждено нести крест королевской фаворитки, с которой Людовик давно уже не делит альковные утехи. Допусти она маленькую вольность, отдайся радостям жизни, к которым естественно тянется всякая молодая красивая женщина, и тогда конец её власти. И она более не первая дама Франции. Есть у неё недоброжелатели, а у этих стен есть глаза и уши, и среди её слуг наверняка найдутся соглядатаи королевской сыскной службы.
— Забыла про других гостей. Извините, покину вас, — сказала Дюбарри. — Жан, займите барона. Знаменитый путешественник по восточным странам, вам будет интересно.
Человек средних лет, одетый несколько небрежно, очевидно писатель или артист, подошёл к Беньовскому и представился:
— Жан Франсуа Дюси[51], поэт, драматург. А вы путешественник?
— В некотором роде.
— А я вот занимаюсь переложением Шекспира для парижской сцены. Англичанин Шекспир груб, вульгарен и не подходит для изысканных вкусов французской публики. Я очищаю пьесы Шекспира от грубости, наиболее кровавых сцен, дополняю античными сюжетами.
«Бедный Шекспир», — подумал Морис Август. Рассуждения модного драматурга были ему неинтересны. Беньовский перебил его вопросом:
— Не скажете ли, кто вон тот молодой человек в голубом камзоле?
— Чем он заинтересовал вас?
— Воинственным видом. Он напоминает боевого петуха, изготовившегося к атаке.
— Вы наблюдательны. Это маркиз Грильо, отъявленный дуэлянт. Он попал в одну скандальную историю, и ему грозит суд. Теперь маркиз ищет покровительства и защиты у графини.
— А кто полноватый господин в пышном жабо?
— Известный композитор. Будет исполнять свои новые пьесы для клавесина.
— Я вижу среди гостей две категории людей. Просителей, ищущих покровительства, и знаменитостей, украшающих салон.
— Вы правы. Завтра парижские газеты в светской хронике напишут: «В традиционный четверг в салоне мадам Дюбарри среди гостей находился известный путешественник барон де Бенёв». Я правильно называю вас? И весь Париж заговорит о вас как об одной из знаменитостей, вхожих в салон графини.
