Здесь, в этой квартире, где свет смягчен толстыми ворсистыми гардинами, где перед едой подают аперитив и едят не капусту и клецки, а мозги в кляре или суфле из сыра; где ни один запах не заполняет все помещение целиком, а лежит прозрачным слоем, как бы мазком, рядом с двумя-тремя другими, такими же утонченными; где упоминаются имена и обсуждаются события, какие обычно встретишь только в газетах (разумеется, не в отделе местной хроники); где слова падают тихо, будто тени, и даже телефон не трезвонит, а жужжит. Здесь — настоящая жизнь. Раздетая женщина, как со смущением, но удовлетворенно отметил про себя Вальтер Патцак, в сущности, ничем не отличается от любой другой раздетой женщины; вся разница только в кушетке, на которой она лежит, и в окружающем ее аромате. Мужчину облагораживает не сама женщина, а обстановка, в которой она его принимает, сделал вывод Вальтер Патцак. Он почувствовал себя совсем другим человеком, гораздо благороднее, и впервые с горечью подумал о пустяковых транспортных авариях, драках и квартирных пожарах, которые столь редко попадали на полосу.

Так что с самого начала он твердо решил добиваться места, которое ему предложили «по рекомендации из журналистских кругов», как дословно говорилось в сугубо официальном письме. Он не стал ломать себе голову над тем, кто бы это мог быть его неизвестным благодетелем, и в назначенное время явился в министерство торговли в начищенных ботинках и аккуратно повязанном галстуке, прошел по сумрачному коридору к комнате номер 118 и постучал, негромко, но энергично, прочитав в последний момент табличку на двери: «Начальник отдела д-р Р. Хлоупка. Приемная».

За дверью откликнулось сопрано:

— Войдите!

Итак: вперед! А в душе ёкнуло: назад!

— Я хотел только спросить…

— Господин Патцак?

Он подумал: нет, главное — не называть фамилию, я, мол, ошибся дверью! И кивнул.

— Прошу вас, присядьте на минутку, господин начальник отдела будет рад…

Но едва он уселся, как из бесшумно открывшейся в комнату секретарши двери уже засияла радушная улыбка, и не успел он вскочить с места, как его пальцы охватило неповторимо мягкое рукопожатие, и, влекомый этим пожатием, он словно вплыл в кабинет начальника отдела. А двадцать минут спустя Патцак был назначен — пока, правда, с испытательным сроком — редактором ежемесячного журнала «Мир и отечество», официального органа Общества иностранного туризма.

— Журнал какой-то бесцветный, бледный, — сказал ему начальник отдела. — Нам кажется, что вы, господин Патцак, как раз тот человек, который сумеет внести в него свежую струю: современные идеи, бодрый дух.

Ибо начальник отдела отлично понимал, что связь его жены с молодым человеком не протянется долго, если будет постоянно сопряжена с опасностями и тяготами, вызванными необходимостью соблюдать полнейшую секретность. И еще: ему надо держать молодого человека в финансовой, а следовательно, и в моральной узде, чтобы, смотря по потребности, осадить его либо подстегнуть — короче говоря, всегда самому управлять затеянной игрой в счастье.

Люди строгих правил, пожалуй, не одобрили бы поведения начальника отдела, он же был убежден, что поступает вполне в духе христианской любви к ближнему. Ну что она получала от него, его хорошенькая молодая жена? Все утро он торчал в министерстве… ладно, другой, допустим, торчит сорок пять часов в неделю у токарного станка. Так ведь и после полудня и вечерами часто бывают всевозможные заседания: в Обществе иностранного туризма, в Институте архитектурного планирования, в попечительском совете по охране садов и парков, в обществе «Венский лес», в комиссии городского архитектурного надзора, в Обществе связи с зарубежными странами; или приходится идти на обед, устраиваемый министром, на коктейль для прессы, на редакционное совещание; или же показывать иностранным гостям склеп капуцинов, винодельческий район Гринцинг, а потом, чего доброго, везти их в бар «Эдем». И чем больше ложилось на его плечи всяких должностей и функций, тем чаще он должен был отлучаться в конце недели: в Лугано на конгресс «Туризм и реклама», в Братиславу на конференцию со словацкими коллегами, в Линц на открытие подъездной дороги к автостраде, в Баден-Баден с докладом о лечебных источниках в Восточных Альпах, в Варшаву на официальное открытие австрийского бюро путешествий, в Мюнхенскую телестудию на конференцию круглого стола об интеграции туризма, в Кицбюэль в связи с пуском новой канатной дороги. (Позабавиться дома своей игрушечной железной дорогой ему теперь уже недосуг.) Нет, жена от него действительно мало что видит, а с тех пор как сынишку отдали в интернат в Либенау, наверняка чувствует себя еще более одинокой. Отсюда, рассуждал он далее, и ее экстравагантные запросы: каждый месяц подавай новую шляпку, а через день она уже ей больше не нравится, и стереоустановка с бесчисленными пластинками Караяна, и требование купить вместо «фиата» «санбим» (правда, он еще не дал на это согласия). Нет, он в самом деле мало уделяет ей внимания, тем более что в глубине души вполне убежден, что брак не что иное, как приватная проституция — так сказать, домашний бордель: не дешевле, правда, но удобнее, и сифилиса не подцепишь.

И будет еще удобнее, подумал он, если все, что для него утомительно, скучно или слишком дорого, удастся свалить на этого милого молодого человека, например покупку шляпок и Караяна. Да и не только шляпки и Караяна, ведь сам он, в конце концов, далеко уже не юноша и вообще склонен к умеренности… Славный молодой человек был ужасно сконфужен, лепетал всякую чепуху и тем не менее не произвел плохого впечатления, несмотря на то что его, оказавшегося между двух стульев, точнее между кушеткой и креслом редактора ежемесячника, прошиб пот и воротничок был ему явно тесен, хотя начальник отдела вел себя весьма тактично: ни разу не взглянул на него в упор, излучал приветливость и осыпал комплиментами. Да, парень ему понравился, огорчительно, что он предложил ему три тысячи шиллингов в месяц. Хватило бы и двух с половиной, ведь главное — держать его на привязи. Но, с другой стороны, шляпки! И не мои же это деньги. Если он будет каждый месяц покупать ей по шляпке, то постепенно можно расплатиться и за «санбим». И начальник отдела позвонил в Главное представительство.

Вальтер Патцак, пошатываясь, прошел сумрачным коридором и спустился по лестнице. Очутившись на улице, он сорвал галстук, а заодно невзначай и пуговицу воротничка. И глубоко вздохнул. Так вот он какой, суровый муж, доведший свою жену до прелюбодеяния! — подумал Патцак.

Мысль эта сама по себе была высоконравственной, как не без удовлетворения отметил он; правда, она никак не вязалась с только что свершившимся событием. Ведь начальник отдела, даже если не принимать во внимание трех тысяч шиллингов, был, во всяком случае, любезен, более того, он показал себя человеком, которого нельзя подводить — по крайней мере с чистой совестью этого не сделаешь. Находясь на кушетке, Патцак частенько задавался вопросом, как выглядит супруг этой женщины, представляя его себе тощим, желчным, неразговорчивым болваном, но уж никак не человеком с лучезарной улыбкой и ласковым пожатием рук. Он полагал, что ее супруг этакий деспот-самодур, а встретил человека, который сидел за своим письменным столом, словно гуляка в кабаке за третьим стаканом вина. Нет, думал Вальтер Патцак, господин Хлоупка не из тех, кто невнимателен к своим женам. И, уже настроившись на моральную волну, он решил порвать с любовницей. Только вот не знал, как это сделать. И потому предпочел думать о трех тысячах шиллингов — как о побочном занятии, ибо свою основную работу в «Абендпост» он, по настоянию начальника отдела, пока не должен был бросать. Потом он долго стоял перед витриной автосалона — так долго, покуда опять не вспомнил о всех пустяковых дорожно-транспортных происшествиях (а также драках и квартирных пожарах), которые почти никогда не попадали в газету. А по ассоциации, вполне естественной, вспомнил о милашке (и о некоторых прежних милашках). Вообще Вальтер Патцак был существом нравственным, однако это еще не значило, что он собирался добровольно сдавать завоеванные позиции. Опять нюхать запах подогретой капусты? Ни за что! — сказал он себе.