Затем я пополз по дороге к складу, по пути переодеваясь в полицая. Подойдя к складу, я неожиданно выстрелил из винтовки Маузер в немецкого солдата, охраняющего въезд на склад, и убежал в сторону казармы с полицаями. Надев по дороге немецкую каску и шинель, я выстрелил в выбежавших на шум полицаев и бросился бежать в сторону немецкой казармы.

Пока немцы выясняли свои отношения с предателями-полицаями, я сделал растяжку из противотанковой гранаты, которую я нашел на складе, и протянул веревочку от нее через дорогу, по которой немцы из казармы ходили в стоявшую рядом столовую. Затем я незаметно через растущий рядом густой, но невысокий ельник вернулся на место где я оставил девочку. Девочка зорко следила за дорогой, водя по ней стволом пулемета.

Неожиданно вдруг склад взорвался. Наверное кто-то из немецких солдат проголодался и пошел перекусить в столовую. Холм превратился прямо в бушующий вулкан, немцам стало не до нас и мы пошли дальше к фронту. К обеду мы дошли до фронта и перешли к своим.

Свои сразу спросили нас, не знаем ли мы что там у немцев так громко взорвалось. Мы засмеялись, сказали что не знаем и поехали в Москву. Девочку я решил взять с собой чтобы сделать из нее настоящую спецназовку. Но тут случилось недоразумение. Когда мы уже садились в вагон, какой-то часовой вдруг неожиданно выстрелил в меня. Последующее разбирательство показало, что часовой не виноват, он только что приехал из Сибири и не знал меня, а я после взрыва склада в суматохе забыл снять немецкую форму. Так что очнулся я уже в госпитале.

Рядом со мной сидела молодая красивая медсестра. Ей было интересно почему меня, всего лишь майора НКВД и трижды уже Героя Советского Союза поместили в генеральскую палату, предназначенную только для генералов. Я вкратце рассказал ей свой боевой путь.

— Бедненький, — сказала сестра, — так ты что, так с самого июня никого и ни разу?

— Нет, некогда было, я Родину спасал, — ответил я.

— Ну, сейчас-то ты можешь прерваться от спасения Родины, — сказала медсестра и оторвала меня на полчаса от спасения Родины. Когда она, сияя от радости, покинула мою палату, в палату заглянула старшая медсестра. Старшая медсестра было тоже молодой девушкой, и обладала довольно объемным бюстом размера так четвертого. Поскольку я лежал на спине, прикрытый лишь простыней, при взгляде на ее бюст стало сразу заметно что я про нее думаю.

— Бедненький, — сказала старшая медсестра, — ты что, с начала войны что ли ни разу ни с кем?

— Нет, некогда было, я Родину спасал, — ответил я.

— Ну, ничего, сейчас пока другие Родину спасают, — сказала старшая медсестра, снимая халат.

Когда старшая медсестра выходила из палаты, в нее заглянула молодая врачиха…

Вечером следующего дня начальник госпиталя, тридцатипятилетняя капитан медслужбы сказала, застегивая юбку:

— Пора тебя, майор, выписывать. А то у меня уже некому лечить раненых наших бойцов и командиров.

И выписала меня из госпиталя. Впрочем, я и сам уже стал подумывать что подзадержался в госпитале, поэтому я с радостью выписался из госпиталя и поехал в свою квартиру в Столешниковом переулке. Там меня ждали мои молодая горничная, молодая кухарки и молодая домохозяйка, предоставленные мне Лаврентием Павловичем чтобы я не отвлекался на мелкие заботы по хозяйству.

Приехав в свою квартиру в Столешниковом переулке, я встретил там сидящую в комнате ту самую девчонку, которая так помогла мне со своим пулеметом убивать Гота.

— Я подумала, что тебе будет скучно одному. И поэтому решила на тебе жениться. И родить тебе пятерых детишек. Только я не знаю как это делается.

— Я тебя научу, — сказал я.

И научил.

Вечером двадцать четвертого августа тысяча девятьсот сорок второго года я стоял на берегу, отмывая в воде пролива Ла Манш свои сапоги, запылившиеся в европейской пыли. Полы моей коричневатой шинели намокли в воде Английского канала и от них ощутимо потянуло дерьмом. Я поглядел через пролив в сторону белых утесов Альбиона и подумал что скоро, уже совсем скоро советский человек поедет по этому проливу без паспортов и виз, как и положено ездить советскому человеку по советской стране.

Дома меня ждала молодая девчонка, ставшая моей женой, четверо детей, которых за прошедшие годы родила мне она, горничная с кухаркой и домработницей, и светлое будущее моей самой великой страны.

Я снова сидела в пыльной институтской библиотеке. Впрочем, как и всегда по вечерам. Двоюродная бабушка моего третьего мужа (с которым я развелась уже полгода назад, но она про это еще не знала) попросила меня поискать в библиотеке материалы про ее дедушку. Дедушка пропал на третий день войны, и больше от него не было никаких вестей. Но по телевизору сказали, что часть, в которой служил бабушкин дедушка, в полном составе сдалась немецким фашистам в первый день войны, и про это написано в документах Нюрнбергского трибунала. В библиотеке библиотечного института, студенткой которого я была, вроде бы был нужный том материалов трибунала, и я, проклиная себя за врожденную неспособность отказать кому-либо, в этот промозглый ноябрьский вечер искала в этом томе упоминания о той самой части.

В томе та самая часть не упоминалась ни разу, он содержал в основном воспоминания и письма домой солдат вермахта. Я зачиталась одним таким письмом, в нем некий Курт Шварц описывал, как в жаркий летний день после марша по пыльной дороге рота Курта подошла к речушке, протекающей в небольшом перелеске. Закрыв глаза, я представила себя на берегу этой речки. Представила столь ясно, что даже почувствовала запах свежей воды и шорох камыша. Неожиданно я почувствовала, как на жопе расплывается холодное мокрое пятно. Чёрт! Открыв глаза, я подумала что надо быть идиоткой чтобы усаживаться в траву буквально в метре от берега.

Я подскочила, повернула юбку задом наперед. Так и есть — вся жопа мокрая! Неожиданно до меня дошло, что что-то тут не так. Я была вовсе не в полутемном зале институтской библиотеке. Я была на берегу небольшой речки, по берегам заросшей ивняком, а по дороге, идущей через поля, маршировали немецкие солдаты.

— Oh, ein russisches Mädchen! Das ist, wer wir gerne zum Ausruhen werden![1] — донеслось до меня из ближайшей колонны.

— Unterbrechen! Sag mir, wie man in die Bibliothek zu erhalten![2] — ответила я.

— Das Mädchen sprach in Deutsch? Und was euch in den Arsch, benötigen Sie eine Bibliothek? Hier, unter anderem, den Krieg, statt Lesesaal Hütte![3] — ответил мне молодой лейтенант.

— Ich sehe, dass der Krieg selber. Aber ich brauche die Bibliothek, und — eine dringende, verdammt![4]

— Aber kein verdammtes in diesem Bereich, kein verdammtes Bibliothek auf Dick, Pussy im Dorf, denke ich. Privat Kurt Schwarz Leitfähigkeit Frau im Dorf![5]

— Ich danke Ihnen, Herr Leutnant![6]

— Überhaupt nicht, Fräulein.[7]

Подойдя к дороге я споткнулась и боль в пальце утвердила меня в мысли что все происходит на самом деле. Интересно, это тот самый Курт, письмо которого я читала? И может именно он собирается убить (или уже убил) дедушку двоюродной бабушки моего третьего мужа? Мерзавец!

Я присела на край моста, для того чтобы растереть ушибленный палец и переобуть туфлю. Немец в фельдграу стоял рядом, спокойно ожидая пока я закончу свои дела. К тому времени, когда я переобулась, его рота уже успела скрыться за кустами.

Оглянувшись, я увидела, что мост уже не виден со стороны немцев. Поэтому я повернулась, и с улыбкой спросила фашиста: