Еще пять лет пролетели практически незаметно. Укрощенные девки подросли и периодически (раз в полтора года) рожали мне новых детишек. Так что к концу пятилетки их было уже три десятка.

Росло и племя наманов: в нем, кроме уже троих мужчин и шестерых женщин сейчас насчитывалось и два десятка детей.

С прокормом двух племен особых проблем не было: после того как я год назад расчистил третье поле и планомерно увеличил первое у меня было с полсотни гектаров пахотных земель. Применяя трехпольную систему земледелия и обильно удобряя поля я получал вполне приличные урожаи. А удобрения мне давали многочисленные свинки (путем селекции потомства мне удалось получить маточное стадо в десяток розовых свиней), которых по осени было как правило с полсотни, и десяток коровок-туриц. Ну и перепелки: поскольку перепелиные яйца были мелкие, я держал их в перепелятнике пару сотен сразу.

Весной седьмого года моего пребывания тут наманы решили, что охотничьи угодья (коими они считали окрестности радиусом километров в тридцать) подистощились и решили на лето куда-то откочевать. Я бы и не узнал об этом их решении — раньше они уходили молча и неожиданно — но они попросили меня позаботиться о трех явно слабеньких младенцах, с которыми оставалась в качестве кормилицы Няня и старшая из девочек (лет уже наверное четырнадцати) Лили. Я конечно пообещал позаботиться, тем более Лили как раз была одной из укротительниц кроманьонок (которые без ее направляющих пинков вообще ничего делать не хотели) , и наманы ушли.

Осенью никто не вернулся. Поскольку неандертальские младенцы уже кормились кашами и турьим молоком, Няня тоже снялась и ушла искать пропавшую родню. Вернулась она уже в начале ноября, вся жутко израненная, и сообщила что больше никто никогда не придет. Насколько я понял из ее путаных рассказов и картинок, племя налетело на саблезубых тигров после охоты на мамонта.

Следующей же весной я понял, как много потерял с гибелью наманов. Новых полей я сам устроить себе не мог, поэтому пришлось обходиться тем, что они успели сделать, да и перетаскивание огромного количества всякого сырья стало весьма затруднительным. Ведь на полевой сезон мне требовалось с полтонны горючки, а это — тонн двадцать влажного торфа. Пришлось завязать и с металлургией: дров для добычи угля я просто физически натаскать не мог.

Впрочем, и уже сделанных запасов мне вполне хватало. Под неусыпным руководством Лили дикие кроманьонки исправно собирали желуди, таскали сено, собирали грибы и ягоды. Так что на зиму у нас всегда были полные погреба сушеных и соленых грибов (соли я успел натаскать почти три тонны, хватит надолго), рыбы, мяса в мороженом и живом виде. А так же овощи, мед, зерно — всего было в достатке.

С окончанием полевого сезона я устраивал для старших детишек «школу», в которой рассказывал как правильно применять трехпольную систему, как выращивать овощи, как ловить рыбу и ухаживать за животными и птицей. На уроках труда я лепил с детишками всякие глиняные горшки, и показывал как украшать их, оставляя на свежей глине отпечатки веревочек.

Так прошло еще десять лет.

Поскольку трудился я буквально не покладая рук, племя мое потихоньку разрасталось. В нем было уже больше сотни человек, из которых больше трех десятков уже довольно успешно трудилось. Уже и несколько внуков моих народились. И я потихоньку стал отлынивать от работы, благо подросшие детишки сами уже вполне справлялись с текущими делами.

Лили и три подросших девочки-неандерталки, которых я без затей назвал Меме, Бебе и Нюню, поддерживали в племени приличную дисциплину и все были счастливы. Одно беспокоило Главную Укротительницу: наши постоянные попытки никак не приносили совместного потомства. И она время от времени отправлялась на поиски соплеменников, чтобы решить эту задачу. Но задача решаться не спешила — насколько я понял, Хомо в любом виде были пока довольно редкими животными на планете.

Однако кто ищет, тот всегда найдет: к исходу восемнадцатого года моего пребывания тут Лили привела к моей уже немаленькой деревеньке небольшое племя неандертальцев. Совсем небольшое, в нем было трое мужчин в возрасте от лет четырнадцати до двадцати-двадцати двух и одна женщина с ребенком лет трех. Они перезимовали в старой стойбище наманов, которое Лили сохраняла в рабочем состоянии все эти годы, но весной собрались уходить. Хозяйственная деятельность сильно сказалась на окружающей природе, и им это очень не понравилось.

Ушли с племенем и мои неандерталки. Впрочем, перед уходом насовсем все племя куда-то смоталось недели на три, и в качестве «выкупа» притащили мне еще одну кроманьонку.

От прежних она отличалась тем, что была светлокожей, русой, с серо-голубыми, как у наманов, глазами, умела разговаривать и много чего делать руками. Лили сказала, что это — редкий представитель вида Хомо, из тех, которые живут где-то севернее, и жила она с детства в другом племени неандертальцев,  а потому не дикая, а вовсе даже домашняя. И зовут ее Эйва.

Эйва была девкой молодой, но заводной, так что диких я тут же исключил из перечня ежедневного применения. И оказалось, что этим я совершил большую ошибку.

Все остальные тут же сильно обиделись. Я попытался объяснить хотя бы старшим детишкам, что мне просто лучше с девицей, обладающей мозгом, чем с дикими самками. Но народные массы начали кричать что они не дикие, а давно уже укрощенные, а я же, гад, им назло продался мозгалям.

Образование, оказывается, это страшная вещь. Среди этих «укрощенных» родилась мысль, что я их мало уважаю, и поэтому должен за это немедленно поплатиться. Платиться я, по мысли народных масс, должен был где-то в начале января — они как раз к этому времени созрели. Хорошо что я не начал обучать детишек владению огнестрелом, так что мне удалось отстоять дом и отбиться, хотя пострелять пришлось не только из Парабеллума, но их MG-42. А на следующий день все укрощенные ушли.

Ушли они не просто так. Они забрали всех (уже кое-как приученных) лошадок, волов, коров, почти всех свиней и перепелов, вынесли подчистую все из амбаров и погребов — за исключением тех, что были в моем доме. Хорошо еще что трактора стояли в пристройке.

Я проследил следы саней до Днепра. Там они повернули куда-то вверх по реке и, километров через двадцать, следы скрылись под свежевыпавшим снегом. Ладно, ушли далеко, ну и ладно — надеюсь назад они не вернутся.

Они не вернулись.

Прошло еще тридцать лет. Лили со своей новой семьей все-таки вернулась через год, и с помощью неандертальцев мне довольно быстро удалось восстановить порушенное хозяйство. Вдобавок, как оказалось, Лили кочевала где-то уж очень далеко и оттуда принесла, помня мои рассказы о куриных яйцах, с дюжину кур в клетках. Куры были какие-то ярко-рыжие, но яйца они несли вполне правильные, да и петухи кукарекали как положено.

Да, в семьдесят лет видно — напрасно прожита жизнь или с пользой. Обходя свою деревушку, я мог констатировать, что уж свою-то жизнь я прожил не зря. Конечно, я не построил промышленных гигантов и не развил науки до невиданных высот. Запасы Петровича постепенно подходили к концу, и замены им не было. Хорошо еще что удалось остатки этих запасов перетащить на новое место.

Старое пришлось покинуть из-за моих расплодившихся потомков. Конечно я мог их просто перестрелять, но жалко было. Так что десять лет назад, построив несколько барж, я погрузил на них все свое хозяйство и перекочевал в более удобные места. Перекочевали со мной и десяток наиболее сообразительных из моих первых детишек, те, что вернулись с покаянием в течение пары лет после «исхода». Кочевали мы все лето, но нашли себе спокойное место, недалеко от впадения Нерли в Клязьму. Если бы не наманы с прирученными мамонтами, то фиг бы мы перетащили баржи из Дона в Волгу. Зато места вокруг — красотища!