А на следующий день после моего возвращения наманы ушли.

Ушли они молча, без предупреждения. И сразу стало как-то скучновато. Но по большому счету скучать-то и не пришлось: телята конечно пока паслись на полянках недалеко от дома, но зимой-то их придется сеном кормить. Так что я косил сено. Окучивал картошку, собирал грибы и ягоды. Еще весной я набрал несколько бочек березового сока, а еще и кленового. Кленовый был довольно горький, но сахара в нем все-таки тоже было немало, так что после выпаривания я получил литров пятьдесят густого сладкого сиропа. Сейчас я все это вместе с ягодами перегонял на бражку и добывал спирт: пшеницы я засеял почти гектар, а для жатвы годился только зеленхозовский бензиновый минитрактор: Бобкат просто проваливался во вспаханную землю.

Впрочем, обнаружив неподалеку торфяное болотце, я задумался о получении синтетического бензина. В компе Петровича я нашел описание ожижения бурого угля, а торф был немногим хуже в этом смысле. Так что потихоньку начал и торф добывать, натаскав до конца августа его тонн тридцать.

Готовясь к очередной зиме я подумал, что наманы может тоже придут обратно, благо места тут на предмет пожрать богатые, а карабин мой им очень понравился с точки зрения простоты добычи мяса крупными порциями. Но думал я об этом крайне недолго: они вернулись в первых числах сентября. Причем вернулись с восьмью младенцами (двое, как мне коротко пояснили, «не получились»). И ещё с тремя молодыми девками, относящимися безо всяких сомнений, к виду «хомо сапиенсов». К моему виду.

Девки были связаны, точнее ноги их были связаны короткими ремнями, так что ходить они могли, а бежать — уже нет. Баба и Мама — Бабина подружка — привели мне этих девок и объяснили, что это как раз те дикие люди и есть, о которых я так активно спрашивал. Вот они и пошли ловить мне их в подарок, а теперь я могу с ними размножаться сколько угодно. В тот же день они помогли мне девок вымыть в бане. Я, на всякий случай, накормил их глистогонными препаратами, потом антибиотиками. Сифилис пока конечно где-то в Африке бродит, но и гонорея не порадует.

И через десять дней приступил к размножению.

Размножаться было несколько скучновато, девки реально были дикими. Ляля, старшая из неандерталок, объяснила мне, что у диких и речи-то почти нет, огня они не знают, с инструментами работать не могут. Дикие они, практически звери. Хотя по виду — вполне себе кроманьонцы. Правда, в отличие от белых неандертальцев эти были черные, типа эфиопов.

Впрочем к дому дикарки привыкли довольно быстро. Им понравилось тепло и обильная еда. А еще им понравилось с кошками играть. Их у меня уже в доме было семь штук, и еще в окрестностях пяток бродили, только иногда приходили мяска поесть, когда я очередную дичь разделывал. А ещё им понравилась одежда. Не вся, но гимнастерки, коих у Петровича было в загашнике штук пятьдесят, они радостно носили. А зимой они стали использовать и меховые куртки с меховыми же обувками, которые им сшили неандерталки. Хотя из дому они практически и не выходили.

Неандертальцы же продолжали жить в своих меховых шалашах, потому что в доме им было слишком жарко и душно. Впрочем шалашей к них уже было четыре, да и в гости они приходили довольно часто: помогали мне с моими девками справляться и со скотиной. Со скотиной хлопот было меньше. Я же им всю зиму помогал охотиться: где-то раз в десять дней один из мужиков просто нес меня в то место, где они обнаруживали достойную дичь (я по лесу ходил втрое медленнее чем они меня на руках носили), я подстреливал оленя, зубра или лося и они относили меня обратно.

Сытой зимой (а они прямо сказали, что это у них первая именно сытая зима) у них ни один ребенок не помер, чему они сильно радовались. Поэтому весной они мне в благодарность раскорчевали еще три гектара, покараулили девок пока они все три не родили мне по ребенку — и снова молча ушли. Впрочем, я уже был уверен, что к осени они вернутся.

Вернулись они не все. Летом на охоте погиб один из мужиков, а от какой-то заразы (насколько я понял, они объясняли невнятно) умерли две бабы. И трое младенцев. Впрочем, семеро оставшихся уже подросли и появилось шесть новых. Пепе, неформальный лидер этого коллектива, попросил у меня разрешения пожить рядом со мной несколько лет без уходов на лето, оказалось что они считали что они меня стесняют. В качестве «выкупа» они притащили мне еще семерых девок, в возрасте, по моим прикидкам, лет от восьми до пятнадцати. Наманы помогли мне построить еще одну избу: в доме для такой оравы было несколько тесновато, да дикие вдобавок и особой чистоплотностью не отличались. Они вообще были именно дикими, приходилось их укрощать как зверей. Но ничего, двое неандертальских детишек, те, что ко мне еще в первый раз пришли, оказались хорошими укротителями. Так что к весне эти кроманьонцы уже могли членораздельно и с полным пониманием произносить по паре десятков слов, а одна из первой партии даже начала активно ухаживать за свиньями.

Свиней у меня было уже дюжина: осенью Хавронья моя опоросилась, да и на днях ожидалась новое прибавление. Когда сошел снег, укрощенные кроманьонцы под присмотром укротителей начали таскать из лесу прошлогодние желуди, так что свинки с голоду не пухли. Я распахал поля, и старые и новые, посеял пшеницу, гречку и просо, засадил огороды (их уже два у меня было), и приступил к строительству ГЭС.  Сам бы я не справился, но наманы помогли построить плотину высотой в три метра, да и само здание ГЭС. Двухсоткиловаттный генератор вместе с турбиной производства какого-то советского завода я со второго уровня подвала тоже вытаскивал с помощью наманов, а как его туда запихивал Петрович, я так и не понял.

Но уже в августе ГЭС заработала. А то мне реально надоело дрова для газогенератора каждый день колоть. Да и мотор уже на ладан дышал. По поводу пуска ГЭС я наконец смог без оглядок пользоваться электрическим освещением. Раньше-то я реально боялся вечерами больше одной лампы зажигать — а обидно, ламп накаливания в подвале было тысячи полторы. А теперь можно стало пользоваться и электроплитой — всяко лучше чем на одноконфорочной буржуйке готовить.

В начале лета у меня среди укрощенных тоже случилось прибавление: еще четверо детишек родилось. Что меня особо радовало, так это светлокожесть моего потомства. Я конечно не расист, но как-то привык уже с белыми людьми общаться.

Впрочем прибавление семейства прибавило мне и забот о прокорме оного. Поле мое было вполне себе плодородным, но не очень большим. И расширить его было довольно проблематично — вокруг него стояли вековые дубы. Пришлось подбирать новое место, и в километре от старого удалось найти смешанный лесок гектаров так на пятнадцать. Там в основном сосны стояли вперемешку с березами и осинами, так что и стройматериал появился хороший и дрова. До осени срубил нормальную избу, даже с печным отоплением, переселил туда укрощенных баб с детишками.

И наконец закончил установку по ожижению торфа. С тонны этого торфа получалось литров двести пятьдесят именно жидкости (слегка похожей на нефть), из которой потом перегоном удавалось выделить литров пятьдесят приличного бензина и столько же — чего-то, напоминающего солярку. А еще получалось много газа, который я использовал для выплавки железа. В болоте-то, кроме торфа, оказалось много болотной руды, так что грех было не воспользоваться. Тем более что огнеупоров для небольшой домны и для маленького конвертера у Петровича в запасе хватило, так что выплавить с тонну средненькой стали было для меня не столько работой, сколько развлечением.

Впрочем, и иных развлечений мне хватало: наманы никаким общественно полезным рукоделием не занимались принципиально. Бочки, лари, мебель всякую — все делал один я. И приходилось много делать: емкостей для запасов продуктов требовалось все больше. Да и подрастающее поколение приходилось уже учить — девки мои, освоив пару десятков слов, на этом и останавливались, и мне не хотелось до конца жизни слушать «моя какать, твоя пить».