А Никола с Иржи, выплыв с другой стороны, попали в объятия ждавших их Божены с Фаустиной: те добирались до места посуху и опередили жениха с невестой.

Свет проникал внутрь церкви Святого Стефана сквозь небольшой витраж в форме розы и через стеклянный верх купола, с которого на Николу, положив кудрявые головы на пухлые ручки, смотрели лукавые амуры, а еще выше парили херувимы с растущими прямо из шеи крыльями, и у каждого из них были очаровательные ямочки на щеках.

Молодых ждали. Тихо звучал орган, светясь своими начищенными трубами. В полутьме Никола разглядела мальчика‑подростка, с вьющимися темными волосами и в очках, который сидел за органом, извлекая из него чудесные звуки, несущиеся ввысь, прямо к куполу храма.

У золотого алтаря и у тонкой работы распятия, украшенного драгоценными камнями, ровными прямоугольниками горели ряды маленьких свечей. Вдруг откуда‑то сверху раздался голос падре, и Божена подтолкнула молодых к алтарю.

Они тихо подошли, опустились на колени и склонили головы. Свободный женский голос, такого же золотистого бархатного тембра, как и все вокруг, легко поднимаясь к светящемуся куполу, запел радостный гимн.

Внутри Николы зазвенели тысячи радостных колокольчиков. Ей казалось, что все вокруг слышат этот звон. А когда пение прекратилось, Никола услышала шаги, и сзади к ним приблизился падре в белой сутане и золотистой мантии. Он осенил их головы крестным знамением и дал знак, чтобы они встали. Обернувшись, Никола заметила еще двух служителей, которые держали над их головами два сверкающих венца — как две короны, приносящие счастье. И словно ангелы коснулись сердца Николы своими нежными крыльями.

А потом к ним приблизилась Божена, неся на серебряном блюде два теплых золотых кольца.

У Николы закружилась голова, слезы затуманили ей глаза, и сквозь окутавшую пелену счастья она услышала прозвучавший где‑то рядом чуть хрипловатый голос Иржи:

— Si.[14]

— Si, — произнесли и ее губы, будто эхо пролетело под сводом.

И она почувствовала на своей руке легкое кольцо, нежно обхватившее палец, а потом сама протянула руку и, взяв второе кольцо, надела его на палец Иржи.

Орган зазвучал громче и торжественней, и Николе показалось, что Дева Мария с потемневшей от времени фрески смотрит прямо на нее.

А потом они, взявшись за руки, вышли во внутренний дворик и прошли под Воротами Влюбленных, которые вот уже семь веков благословляют пары, проходящие здесь после венчания, на долгий и счастливый совместный путь.

На сером, потрескавшемся от времени каменном своде Ворот кружились в беззвучном танце влюбленные кролики, драконы, львы, фазаны и куропатки. Танцуя, они входили в жизнь Николы, чтобы остаться с ней навсегда, уберегая от житейских невзгод и притупляющей чувства суеты.

А дальше их ждала настоящая старинная карета с фонарями, с корзиной фруктов на заднем сиденье, и еще один подарок: уже сидя в карете, Фаустина с Боженой, пошептавшись о чем‑то, преподнесли Николе маленькую сафьяновую коробочку. Открыв ее, она увидела маску‑медальон из золота и черненого серебра — птичье лицо с человеческими глазами, точная копия тех масок, которые скрывали несколько дней назад лица двух сестер. Под покровом маски таинственно мерцал какой‑то камень с нежным красноватым отливом. И только позже Никола узнала, что этот очаровательный медальон, благодаря Фаустине, положил начало всей их венецианской карнавальной истории.

В прохладном воздухе зазвучал благовест, и кони, гулко цокая копытами, неторопливо повезли их по мощеным каменным мостовым — к «Флориану», где благословенному итальянскому вину уже не терпелось покинуть темно‑зеленые, старинного стекла бутылки, заранее извлеченные по заказу Божены из знаменитой на весь мир кладовой.

Сидя в золотистом свете «Флориана», Божена, переводя глаза с одного юного лица на другое, наслаждалась их счастьем.

Всякое беспокойство покинуло ее, и она, не думая ни о чем, пила вино и закусывала замечательными блюдами, заказанными Фаустиной.

Божена чувствовала, что и ее новая жизнь уже началась тоже — светлая и полная неизвестности. На месте, освободившемся в ее сердце после того, как Томаш бежал из зеркальной комнаты и вообще из Венеции, обитала теперь блаженная пустота, и память, переполненная впечатлениями последних дней, больше не тревожила ее.

Конечно, завтра ей придется задуматься над тем, что ожидает ее по возвращении в Прагу, но уже сегодня Божена знала наверняка, что ее дальнейшая жизнь будет связана с Венецией, которую она оставит ненадолго и лишь затем, чтобы снова вернуться сюда — и уже навсегда.

Первая венецианская неделя прошла в сплошных заботах. Божена изучала свою квартиру, купленную в старинном доме — бывшей вилле, разбитой на квартиры.

Почти год ушел на то, чтобы разыскать в Венеции дом, принадлежавший когда‑то золотых дел мастеру — а здесь ювелиры и по сей день именовали себя только так — Америго Америги. Покидая Италию, дед продал свой дом, но почему‑то всегда говорил своим близким, что перед отъездом успел кое‑что предпринять для того, чтобы если не он сам, то кто‑нибудь из рода Америги обязательно вернулся в их родовое гнездо.

Что имел в виду Америго, Божена не знала. Но еще во время карнавала решив оставить Прагу и перебраться в Венецию, она дала себе слово отыскать дедушкин дом.

Приступая к осуществлению задуманного, Божена и понятия не имела, с какими трудностями ей придется столкнуться. Венецианская квестура[15] долго отказывалась предоставить ей доступ к архивам. Но когда она все же добилась своего, то обнаружила, что компьютер и понятия не имеет о том, что в Венеции когда‑то проживал ее дед. А старые документы хранились в таком беспорядке, что ей пришлось потратить целый месяц на то, чтобы найти в пыльных сундуках искомый конверт.

Дом Америго давно перестал быть частной собственностью; теперь в нем было три квартиры. И когда Божена жарким августовским вечером шла по набережной канала Grande, чтобы хотя бы взглянуть на дорогие ей стены, она уже ни на что не надеялась.

И то, что на окнах одной из квартир она увидела намалеванную краской надпись «Sale»,[16] было подобно чуду. Наверное, не обошлось без вмешательства любившего загадки Америго, подумала она.

Узнав у привратника телефон, Божена созвонилась с владельцем квартиры, и все достаточно просто уладилось.

Заплатив хозяину сверх названной им суммы, она уговорила его не увозить из квартиры кое‑что из старинной мебели, предполагая, что это могло остаться с тех времен, когда здесь жил дед. Так оно и вышло. Рассматривая потемневший, но хорошо полированный гардероб, венецианские кресла, комод и массивную красного дерева кровать с перламутровой инкрустацией, она неизменно обнаруживала где‑нибудь снизу знакомый ей с детства герб, который Америго всегда собственноручно вырезал, гравировал или рисовал на особенно дорогих ему вещах.

Самостоятельно подготовив интерьерные эскизы, Божена наняла мастеров, доплатила еще и привратнику, поручив ему следить за ходом ремонта и ввозом заказанной ею мебели, и уехала в Прагу, чтобы оформить нужные для переезда документы.

Управилась она с этим только к началу зимы и, не желая больше медлить ни дня, в начале декабря снова оказалась в Венеции — теперь уже полноправной хозяйкой части старинного дома и настоящей венецианкой.

И наступили венецианские будни. Только сейчас выяснилось, что квартира обогревается электричеством, а это значительно увеличивало месячную плату; кроме того, в комнате, которая должна была стать мастерской, Божену ждал сюрприз: здесь были не готовы полы. Задумав воспроизвести в новом жилье свою пражскую мастерскую, она еще в августе заказала не готовый паркет, а простые доски. Но теперь, уже приехав и на месте выражая привратнику недоумение насчет такой вопиющей недоделки, Божена услышала в ответ: