— Я приехал предложить тебе дело. Большое дело, — сказал он с ходу. — Если выгорит, то мы оба останемся в выигрыше. Не надо только узко смотреть на вещи. Вот махнем вечером в Яр, там поговорим. Мне надо развеяться.

— Я не могу в Яр из-за конспирации, — сказал Рутенберг. — Там полно филеров. Меня узнают.

— Брось, — поморщился Гапон, — тебя не арестуют, не бойся. Я отвечаю. Ты, главное, мне верь.

Рутенбергу стало уже интересно, и он махнул рукой на конспирацию.

В Яр неслись на тройке через Пресню, где недавно было подавлено рабочее восстание. Всюду еще виднелись следы жестоких боев. Мелькали там и тут разрушенные артиллерийским огнем дома без крыш и без дверей с черными провалами окон. Городовые с винтовками. Кое-где горели костры.

Посетителей Яра потчевали в больших величественных залах и в уютных кабинетах, расположенных на балконах. Изящная венская мебель. Витражи. Мозаика на полу. Официанты в элегантной форме, умело вобравшей в себя элементы костюма русских половых. Оркестр, ни на минуту не прекращающий наяривать русские мелодии.

Друзья расположились в кабинете. Гапон был лихорадочно возбужден. Выбирая меню, то и дело посматривал на спокойное лицо Рутенберга.

— Знаешь, тут даже есть прейскурант для любителей покутить с шиком, — сказал Гапон. — Вымазать официанту лицо горчицей стоит сто двадцать рублей. Запустить бутылкой в венецианское зеркало — пятьдесять рублей. Что, Мартын, может, кутнем? — засмеялся он мелким смехом.

— Ладно, валяй о деле, — оборвал Рутенберг.

— Хорошо. Но ты, Мартын, вникни в то, что я тебе расскажу. Не отметай сразу мою идею. А то ведь вы, террористы, люди действия, а не мысли. Привыкли вы блуждать в лабиринте Минотавра, где вас рано или поздно сожрут. Всех до единого. Не умеете вы широко смотреть на вещи. Верите во всякие предрассудки.

— Какие, например?

— Ну, что нельзя, мол, вступать в контакты с полицией. Аморально, мол, это. Какая чушь! Для пользы дела все можно. Ты ведь согласен с тем, что революция является единственным благом и высшей целью?

— Допустим, что согласен.

— Если так, то для достижения этой цели любая тактика оправданна. Я хочу проникнуть в структуру врага, чтобы уничтожить его изнутри. Все, что ты от меня сейчас услышишь, должно остаться тайной. Поклянись мне в этом.

— На чем ты хочешь, чтобы я поклялся? Я не ношу с собой Библии.

— Мне достаточно твоего слова.

— Ну хорошо, клянусь.

Гапон помолчал, разлил в рюмки смирновку из графинчика. Руки у него дрожали.

— Я уже четыре раза встречался с Рачковским. Два раза с его заместителем Герасимовым. Не волнуйся, я им ничего не рассказал и никого не выдал. Да не смотри на меня так. И при «Народной воле» революционеры служили в полиции и обо всем информировали товарищей. Дело важнее всего. Если там кто-нибудь пострадает — это пустяки. Ты только представь себе, какие возможности открываются перед нами. На нас прольется золотой дождь. Мы с тобой войдем к ним в доверие и уничтожим их.

— Они предлагали тебе завербовать меня? — хрипло спросил Рутенберг.

— Разумеется, предлагали. Они считают тебя птицей крупного полета. Но я сказал им, что ты сам все решишь. Рачковский приглашает тебя на обед без всяких условий. Более того, он готов заплатить за твое согласие. Почему бы тебе с ним не встретиться? Ты ведь ничем не рискуешь.

— И сколько же он даст мне, если я приму его приглашение на обед? Пятьсот рублей даст?

— Даст три тысячи, — уверенно сказал Гапон. — А если ты сообщишь ему ценную информацию, например о подготовке покушения на Дурново или на Витте, то получишь двадцать пять тысяч.

— Но ведь погибнут люди, мои товарищи.

— Лес рубят — щепки летят, — махнул рукой Гапон.

Рутенберг молчал. Им овладели отвращение и ужас. Он сидел неподвижно и чувствовал, как кровь стынет у него в жилах. Гапон замарал грязью тех, кто погиб 9 января, и смыть эту грязь можно было только его кровью. Из оцепенения его вывел голос Гапона:

— Ну, что скажешь?

Рутенберг сделал над собой усилие и ответил:

— Не знаю, надо подумать. О многом подумать.

— Ну и хорошо, — с облегчением сказал Гапон. — Думай. Время еще есть. Но могу я уже сейчас передать Рачковскому, что в принципе ты готов с ним встретиться?

— Передай. Почему бы и нет.

— Давай перейдем в общий зал, — предложил Гапон. — Там музыка, женщины. Там телом пахнет.

Рутенбергу было уже все равно. Он был опустошен и измучен.

Они спустились вниз, сели в переднем углу, около оркестра. Гапон заказал еще один графинчик смирновки. Он выглядел совершенно разбитым. Часто в бессильном отчаянии ронял на руки голову. Несколько раз повторял сдавленным голосом:

— Ничего, ничего, Мартын. Мы им еще покажем.

Кому покажем — не уточнял.

Вдруг, встрепенувшись, закричал оркестру:

— Эй, вы там! «Реве тай стогне Днiпр широкый». Живо, мать вашу!

Договорившись с Гапоном о дальнейших контактах в Санкт-Петербурге, Рутенберг поспешил в Гельсингфорс, где в то время находился Азеф.

Бесстрастно выслушал глава БО его рассказ. Долго молчал, глядя перед собой выпуклыми глазами-маслинами. Потом резко вырвал из кресла тяжелое колыхающееся тело и заговорил, растягивая слова и гнусавя:

— Гадину надо раздавить. Это придется сделать вам, Мартын. Повезете его на извозчике в Крестовский сад якобы поужинать. На козлах будет наш человек, который доставит вас в безлюдное место. Там ткнете Гапона ножом в спину и выбросите из саней. Всего и делов.

— Я готов, — сказал Рутенберг. — Но нужно, чтобы решение об этом было принято ЦК.

Азеф повернул к нему бычачью голову:

— Ну, разумеется. Приходите сюда завтра утром, часов в десять. У меня будут Чернов и Савинков. Тогда и примем решение.

На следующий день Рутенбергу пришлось повторить членам ЦК свой рассказ. Слушали его напряженно, не перебивая. Первым нарушил молчание Савинков:

— Я за немедленную ликвидацию этого вульгарного негодяя.

— А я против, — сказал Чернов, теребя серую жесткую бородку. И пояснил, хмуря черно-серые брови: — Гапон все еще очень популярен среди рабочих. Как мы убедим их, что ликвидировали предателя? Нет у нас никаких доказательств его сношений с полицией, кроме свидетельства Мартына, разумеется. Но одного этого недостаточно. Нам не поверят. Убить Гапона можно только вместе с Рачковским. Тогда ни у кого не останется никаких сомнений.

— А что? — оживился Азеф. — Двойной удар? Это идея. Я давно подумывал о том, чтобы отправить Рачковского на тот свет, но никак не мог подобраться к нему. Хитер, сукин сын. Теперь вот пусть составит Гапону компанию.

— Правильно! — поддержал Савинков. — Мартын примет предложение Гапона, пойдет вместе с ним на свидание с Рачковским, и там, в отдельном кабинете, обоих и ляпнут. В помощь Мартыну я выделю Иванова. Он опытный боевик.

На том и порешили. Рутенберг не возражал.

Но дальше все пошло вкривь и вкось. Тройная встреча Рутенберг-Гапон-Рачковский была назначена на 4 марта 1906 года в ресторане «Контана». Рачковский на нее не явился. Азеф, этот непревзойденный мастер двойной игры, по-видимому, предупредил своего начальника о готовящемся покушении. Убивать же одного попа Иванов категорически отказался.

Рутенберг опять отправился в Гельсингфорс к Азефу за дальнейшими инструкциями. Азеф пришел в ярость:

— Вы нарушили мои указания и вообще вели себя, как идиот, — орал он, брызжа слюной. — Из-за вашего безответственного поведения уже арестованы наши товарищи.

Рутенберг вспылил и чуть было не ударил Азефа, настолько тот стал ему противен. Партийная дисциплина удержала его. Несколько раз глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, он спросил главу БО, можно ли ликвидировать одного только Гапона. Азеф молчал, насупившись. Потом небрежно кивнул головой и без единого слова вышел. Нужно было очень сильно желать смерти Гапона, чтобы интерпретировать этот кивок, как лицензию на убийство.