Например, то, что нет абсолютного добра, но есть абсолютное зло. Разве можно увидеть хоть какой-нибудь проблеск добра в Гитлере?

А ведь Гитлер появился не на пустом месте.

Не он придумал кощунственный лозунг: «Deutschland, Deutschland uber alles».

He он, а кайзер Вильгельм без устали внушал немцам, что их хранит «немецкий Бог». Если Бог может быть немецким, русским или французским, то это уже не Бог, а государственный атрибут — как двуглавый орел или «Марсельеза». Фанатичный национализм стал для немцев тем наркотиком, который затмил их рассудок задолго до появления Гитлера.

Горе народу, ставящему национальную идею выше Бога и нравственных законов.

Пусть «uber alles» будет превыше всего, но только не совести. Я знаю людей порядочных, добродетельных и честных в личной своей жизни, которые не остановятся перед самой отвратительной жестокостью и совершат любую гнусность во имя «uber aless». И совесть их останется спокойной. Если Бог — немецкий, то он конечно же простит им все грехи, совершенные во имя Германии.

Там, где торжествует фанатичный национализм, нет места для чести.

Ты ведь помнишь, как в детстве мы играли в рыцарей и восхищались их девизом: «Моя жизнь — королю, моя честь — мне».

Рыцари никогда не поступались своими понятиями о чести. Поэтому лучший из них Дон Кихот был и остается для нас немеркнущим светом. Я даже стихи когда-то написал про Дон Кихота. Не помню, чтобы я тебе их читал, да и стерлись они наполовину из моей памяти. Привожу то, что помню:

Жизнь это то, что с нами происходит, пока мы строим воздушные замки.

Ты помнишь Лазаря, хромого сапожника, жившего у самого рынка, в подвале двухэтажного кирпичного дома? Как и все сапожники, он любил пофилософствовать и был склонен к меланхолии. Помнишь его рассказ о том, как жили евреи Киева в страшном 1918-м?

По ночам тишина на безлюдных улицах города неожиданно вспарывалась жуткими воплями. Казалось, что вопят камни. Оттуда-то возникала группка вооруженных людей с винтовками и штыками, и при их приближении пятиэтажные дома начинали выть от ужаса. Целые еврейские кварталы выли, повинуясь инстинкту жизни. Это была пытка страхом, которой подвергалось еврейское население города почти каждую ночь.

В такой примерно атмосфере живут сегодня евреи Берлина. Их жизнь очень смахивает на старуху в моем стихотворении. Вот только выть не разрешают.

Я живу сейчас в отеле, где останавливаюсь всегда. Здесь меня знают. Внешне лакеи и холуи выказывают мне все знаки почтения. У меня ведь британский паспорт и дипломатический иммунитет. Но я все время чувствую на себе ненавидящие взгляды.

В целом события развиваются так, как я и предполагал. Уже в конце марта штурмовики Рема устроили в крупнейших городах Германии первые антисемитские беспорядки. Но они вызвали столь резкую реакцию за границей, что президент Гинденбург порекомендовал своему канцлеру впредь не допускать эксцессов такого рода.

Гитлер не стал спорить со «старым господином». Тем более что однодневный бойкот еврейских магазинов и предприятий, организованный по распоряжению Гитлера, фактически провалился. Напрасно пикеты штурмовиков и эсэсовцев призывали немцев ничего не покупать у евреев. Напрасно расклеенные повсюду плакаты требовали ударить евреев по их самому больному месту, по кошельку. Произошло то, чего никто не ожидал: пресловутая любовь немцев к порядку обратилась против режима. Неофициальная акция властей была воспринята ими, как противозаконная, и в день бойкота они продолжали покупать товары в еврейских магазинах как ни в чем не бывало.

Геббельсовская газета «Der Angriff» с изумлением писала, что бойкот провалился из-за того, что немцам стало жалко евреев.

Ты, разумеется, понимаешь, что меня все это отнюдь не порадовало. Мне бы хотелось, чтобы акция нацистов удалась. Это отрезвило бы многих евреев, все еще живущих в мире иллюзий. Я разделяю твое убеждение в том, что если евреи не покинут Германию, то рано или поздно их уничтожат. Именно поэтому я не имею ни минуты покоя с тех пор, как Гитлер пришел к власти.

Весной Еврейское агентство утвердило мой план форсирования иммиграции немецких евреев в Палестину вместе с частью их имущества — так называемый план Хаавара, т. е. трансфер. И хотя договоренность об этом в принципе уже достигнута, нацистские власти продолжают колебаться, и нужен какой-нибудь маленький толчок, чтобы сдвинуть их в нужном направлении. Для этого я и нахожусь сейчас в Берлине.

Тем временем в Эрец-Исраэль наши штурмовики уже открыто призывают к расправе надо мной за то, что я позорю честь еврейского народа. А я чувствую, что нужно спешить. Дверь, которая сегодня едва приоткрыта, завтра может захлопнуться навсегда…

Не случайно уже на следующий день после неудавшегося бойкота Йозеф Геббельс заявил, что немецкие евреи обречены и что нет в мире силы, которая могла бы их спасти.

Ох уж этот Геббельс, ни во что не верящий сибарит и циник, с наслаждением играющий роль ревнителя расовой чистоты, дабы угодить фюреру. Его карьера основана на личной преданности Гитлеру, которому он обязан абсолютно всем. Но и Гитлер ему многим обязан. На пропагандистской кухне Геббельса работают талантливые повара, да и сам он человек талантливый, что делает его особенно опасным.

Помнишь, я как-то спросил тебя, почему люди с гнилой душой иногда впечатляюще талантливы. Ты, усмехнувшись, ответил, что талант — это лотерея Бога.

Мне все же кажется, что случай Геббельса особого рода. В гнилой душе этого человека существует место, не тронутое гнилью. Там и нашел пристанище его талант, который он заставляет служить злу. Это ведь Геббельс организовал месяц назад акцию публичного сожжения книг неугодных режиму писателей. Громадный костер долго пылал на Оперной площади. Геббельс кривлялся, как обезьяна, зачитывая в отблесках пламени инвективы против тех, кто являются гордостью немецкой литературы:

«За декадентство и моральное разложение предаются огню тексты Генриха и Томаса Маннов, Эриха Кестнера, Лиона Фейхтвангера», — орал этот паяц в микрофон. «За литературное предательство солдат Первой мировой войны сжигаются книги Эриха Марии Ремарка», — пронзительно вопил он, швыряя книги в огонь.

— Хайль Гитлер! — кликушествовала толпа, состоявшая в основном из студенческой молодежи, той самой, которую Геббельс назвал «волчатами создаваемой фюрером новой Германии».

В тот день в Берлине было сожжено свыше двадцати тысяч книг.

Устроенный Геббельсом шабаш транслировался по радио, снимался кинооператорами. На следующий день нацистская печать с упоением смаковала подробности «ритуального очищения немецкого национального духа».

Геббельс не просто помогает Гитлеру оболванивать немецкое общество.

Коварным ядом своих писаний он, подобно мифическим сиренам, заманивает немецкий народ на гибельные скалы. Он хорошо знает, что слова уподобляются мизерным дозам мышьяка. Люди проглатывают их незаметно для себя — и спустя некоторое время они уже безнадежно отравлены. И до Гитлера немцы не испытывали к евреям нежных чувств, но у них не было к ним той животной ненависти, какую сегодня насаждает Геббельс.

Рецепты его пропагандистской кухни хоть и аморальны, но эффективны. Он сам изложил их в одной из своих программных статей: