Он встрепенулся от резкой трели телефонного аппарата на расписном стеклянном столике, мерцавшем напротив дивана, и снял трубку.

Мы подъезжаем, – сообщил Евсеев. – Паркуемся у дома через три минуты.

Слесаренко оценил профессиональную евсеевскую предупредительность; в конце концов, прислуживать – это тоже работа, и почему лакей не может быть талантливым? Он прошел в ванную комнату, причесался и поправил галстук, легонько брызнул под пиджак, к подмышкам, чем-то пряным из стоявшего на полочке прохладного баллончика, хмыкнул в зеркало и поиграл бровями. Немного прибаливало в затылке, он отнес эту боль на счет бесконечного кофе и возвратившихся в жизнь сигарет.

Где встретить? Конечно же, не в прихожей, он хозяин, там ему не место. Он решил не возвращаться и в гостиную; погасил в ванной комнате свет и поднялся по трем знакомым ступенькам на «свою» половину. В кабинете он присел за стол, достал из портфеля бумаги и прочел целых две страницы малопонятного и незапоминающегося гарикиного текста, когда раздался четкий сдвоенный стук и голос Евсеева произнес за дверью:

– Виктор Александрович?

Из глубины коридора видна была только часть гостиной, и по мере приближения к разделявшей пространство сводчатой арке ему открывалась панорама представления: сначала развалившийся на диване Луньков, затем присевший на ручку соседнего кресла поджарый мужчина лет от тридцати до сорока – с сухим лицом, тревожаще знакомым, – и далее, в центре ковра, некто солидный с большой головой и острым подбородком, с очечками в черной немодной оправе, темных отглаженных брюках и светлосером пиджаке – именно по этому пиджаку и по очкам его и узнал Виктор Александрович, вспомнив фото в каком-то журнале и нечастые, но приметные явления в телевизоре.

– Добрый вечер! – на правах хозяина первым поздоровался Слесаренко.

– Хорошо живете, – сказал Луньков, раскачался и встал. Поднялся и тот, что сидел на ручке кресла.

– Позвольте вас представить, – Луньков сделал авансовый пасс в сторону ближайшего, поджарого, но тот шагнул вперед и протянул длиннопалую ладонь.

– Мы с Виктор Санычем знакомы, не так ли?

– Конечно, – сказал Слесаренко. – Очень рад. – Но рад он не был, потому что сразу, на вспышке, выхватил из памяти это лицо – среди прочих, сновавших тогда возле дома, где заперся «мститель» Степан; вспомнил черную вязаную шапочку над бровями и черный тоже, но блестящий и короткий автомат в этой самой руке, которую он сейчас задержал в своей чуть дольше, чем следует при обычном приветствии.

– Чудесно, – сказал Луньков. – Тогда прошу любить и жаловать...

Солидный мужчина подождал, пока Виктор Александрович переместится к нему по ковру, и скромно произнес:

– Берестов.

– Присядем, – предложил Луньков.

Было шесть вечера, еще по-летнему дневное было время, но окна гостиной выходили на восток, в тень узкой улицы с высокими домами, и свет торшера был уже не лишним, обрисовывал мягко пространство грядущей беседы.

– Полагаю, деятельность Ивана Алексеевича вам в достаточной степени знакома, – уверенно сказал Луньков, устраивая локти на коленях.

– Знакома, – кивнул Берестову Виктор Александрович. – Я читал вас. И даже видел и слышал – правда, не очно, по телевидению.

– Читали в нашем журнале? – Берестов выставил брови над верхними дугами очков. – Как он к вам попал? Вы наш подписчик?

– Да нет, – извинительно улыбнулся Слесаренко. – Просто попал по случаю.

– Но вы прочли?

– ...Кое-что.

– И что именно? Какие темы? Что запомнилось?

– Мне трудно ответить так сразу. – Виктор Александрович уже испытывал раздражение от этого экзаменаторского напора и поневоле, чтобы не смотреть в глаза Берестову, перевел взгляд на сидевшего рядом Лунькова. Тот невозмутимо копался в сигаретной пачке, словно там, среди прочих, была какая-то особая сигарета, и именно ее он сейчас и выискивал.

– Вы позволите? – раздался за спиной голос Евсеева.

«Нет, не уволю, – еще раз решил Слесаренко. – Что за чутье у человека!» – подумал он, глядя на руки Евсеева, плавно размещавшего по столику квадратные стаканы с напитками. Троим досталось виски с кубиками льда, Берестову – вода без пузырьков; Слесаренко как-то сразу понял: вода, не водка и ни что другое.

– Что вообще читают в ваших пенатах, Виктор Александрович? – спросил поджарый.

– Из газет? – Слесаренко подумал немного. – «Аргументы и факты», немного «Комсомолку», а так больше местные газеты, городские. А вот областные и окружные в последнее время как-то... не очень

– «Коммерсант-дейли», «Независимая», «Сегодня», «Русский телеграф»?..

– Только элита, и то не всегда. Про «Телеграф» я и вовсе не слышал.

– Вот видите, Геннадий Аркадьевич! – Берестов вывернул руку ладошкой вверх, будто показывал нечто поджарому. – А «Труд», «Советская Россия», «Рабочая трибуна»?

– «Труд»? Пожалуй, да. Ну, «СовРоссия»... Но все равно – капля в море, один экземпляр на тысячу.

– А мы говорим о каком-то информационном пространстве!.. Журналы?

– Вообще никаких. Дорого и... неинтересно. Впрочем, я уверен, что и в Москве картина не многим лучше.

– А телевидение? – не унимался Берестов.

– Первая программа и вторая... Кое-где НТВ... И местные коммерческие телестудии.

– Есть областное?

– Телевидение? Формально есть, но практически нет. Тюмень уже почти не вещает на Север. А если и вещает, то мало кто смотрит.

– Как, по-вашему, Виктор Александрович, – мягко вклинился поджарый Геннадий Аркадьевич, – в чем причина создавшейся ситуации?

– Что не читают, не выписывают, не смотрят? – Слесаренко раздумывал: а не закурить ли ему за компанию с Луньковым. – Так просто не скажешь... Если мое собственное мнение, то... Мне кажется, людей сегодня интересует только то, что происходит с ними и рядом с ними: дома, на работе, в своем городе, в деревне. Как жить, как выживать? Ну, и большая политика, конечно. В смысле кремлевских поворотов, которые опять же отражаются на людях налоги, деноминация, пенсии... Ну, еще драки на самом верху. А все, что посередине – окружного, областного масштаба, даже районного, – неинтересно, только раздражает.

– Почему? – спросил Берестов.

– Все эти структуры людям... не нужны. Так люди думают. Просто огромная куча чиновников, которых приходится кормить. А пользы они, по мнению народа, не приносят никакой. Вообще мне представляется, что люди перестали жить... перестали ощущать себя в масштабах большой территории. Раньше как отвечали на вопрос: где живешь? «В Тюменской области». Сегодня гак не говорят. «В Тюмени, в Нижневартовске, в Надыме...». Про округа тоже никто не вспоминает. Остались город и страна.

– Если остались, – ехидно обронил Луньков.

– Другими словами, остались мэр и президент? – Берестов произнес это с нажимом, фиксируя фразу, как некий рубеж в разговоре.

– Можно сказать и так, – полусогласием ответил Слесаренко.

– Теперь, пожалуйста, о так называемых выборных органах: местные и областные Думы, Федеральное собрание. Каково отношение к ним?

– По большей части – никакое. Там сидят те же болтуны и бюрократы, сумевшие как-то обмануть народ на выборах. Таково общее, я бы сказал, бытовое мнение.

– А ваше собственное?

– Мое собственное? – Виктор Александрович позволил себе улыбнуться. – Боюсь, что оно мало чем отличается от бытового.

– Подытожим, – деловым тоном произнес Берестов. – Налицо полный – и моральный, и идеологический, и экономический – крах навязанной народу либерально-демократической модели государственного устройства по западному образцу. Пришедшая на волне демократии новая номенклатура не знает свой народ и не верит в него, рассматривает только как объект манипулирования, а свое участие во власти – как способ заработать деньги. Они циничны, тщеславны, жадны, склонны к блефу и предательству. Примеров тому за время их пребывания у государственного руля более чем достаточно. Вы с этими доводами согласны?