– А что так? – по инерции поинтересовался Виктор Александрович.

Вчерашний день, – дернул щекою Евсеев. – Вот если Жирик или Зюга, или «Бля»...

– Что значит «бля»? – осторожно спросил Слесаренко.

– Так местные умники переставили фамилии «яблочников»: Болдырев, Лукин, Явлинский...

Виктор Александрович крякнул и покачал головой.

В светлом зале, устроенном амфитеатром, на манер аудитории, было почти пусто: несколько телекамер на треногах, десятка два скучающих фигур в первых рядах откидных кресел, какой-то серьезный до хмурости мальчик за главным столом под вывеской «Пресс-центр»... Они прошли и уселись в четвертом ярусе, у прохода, возле одинокого микрофона на тонкой черной стойке.

– Когда снимали Черномырдина, – негромко проговорил Евсеев, придвинувшись к плечу Виктора Александровича, – здесь даже все проходы были забиты прессой. Дышать было нечем. А так обычно... нашей прессе только скандалы подавай.

– Но это же неправильно, – убежденно сказал Слесаренко. – Разве главное в думской работе – это скандал?

– Будничная работа никому не интересна: ни журналистам, ни народу.

– К сожалению, это так, – вздохнул Виктор Александрович. Он и сам удивлялся и гневался, читая местные газеты, насколько далеки они были от истинных проблем городской жизни, от понимания законов управленческой механики, великой важности рутинной аппаратной работы, – такой пустопорожней и даже бессмысленной в глазах простого обывателя и недалекого газетчика.

– Идет, – сказал Евсеев.

Виктор Александрович давно и прочно не любил «демократку» Старовойтову: за менторский тон и всегдашнюю самоуверенность, раздражающе спокойную, до сухого холода, ненависть к коммунистам и коммунизму, но больше всего – за отсутствие привычного женского обаяния, некой слабости, столь греющей мужские души. Вот и сейчас, наблюдая уверенный ход плотной короткой фигуры, знакомую изогнутость надменного рта, он уже заранее был не согласен со всем, что сейчас произнесет эта жесткая властная женщина.

– Добрый день! – сказал серьезный мальчик, когда Старовойтова присела рядом с ним. – Представляю вам...

Слесаренко не слишком внимательно слушал речь депутатки, повествующей о решениях состоявшегося накануне съезда возглавляемой ею демпартии, и больше разглядывал ее с довольно-таки близкого расстояния и тихонько вертел головой, наблюдая реакцию немногочисленных слушателей. Пресса терпеливо скучала, непонятного толка и свойства мужчины в плохой одежде угрюмо подремывали, и только на лицах сидевших маленькой крепкой кучкой типично московских чопорных полустарушек светилась соратническая решимость.

– Вопросы, пожалуйста, – сказал серьезный мальчик.

Один из угрюмых и плохо одетых мужчин поднялся из кресла и бочком двинулся к микрофону в проходе.

– Антонов, директор народного телевидения, – представился он хриплым голосом, и Старовойтова вопросительно подняла брови. – Какова ваша социальная опора? Какова социальная опора вашей партии?

– Спасибо, хороший вопрос, – сказала Старовойтова и стала отвечать.

Директор неизвестного народу телевидения все так же угрюмо достоял у микрофона до конца ответа, кивнул и побрел на место.

– Следующий вопрос, пожалуйста! – сказал серьезный мальчик.

Виктор Александрович слегка поменял положение тела, кресло скрипнуло под ним в похоронной тишине, и Старовойтова подняла голову и посмотрела на него без выражения.

– Пожалуйста, вопрос! – напряженным голосом провозгласил серьезный мальчик и завертел головой. Слесаренко снова шевельнулся в кресле и увидел, что теперь уже на него смотрят со всех сторон, и его окатило мурашками неловкости и непроизвольного сочувствия к этой женщине, и он поднял руку и сказал:

– Можно мне?

– Пожалуйста, – сказал серьезный мальчик.

Виктор Александрович встал и подошел к микрофону. Стойка оказалась низковатой, и ему пришлось отогнуть микрофон вверх, теперь уже заскрипело крепление, и Слесаренко с испугу сказал:

– Извините.

– Ничего страшного, – улыбнулась Старовойтова и посмотрела на него внимательней. – Простите, вы журналист?

– Нет, – ответил Виктор Александрович. – Я...

– Неважно, – качнула рукой Старовойтова. – Слушаю вас.

Слесаренко вздохнул и услышал прилетевшее от стен эхо собственного вздоха.

– Вы только что, Галина Васильевна, отвечая на вопрос, назвали своей «социальной базой» интеллигенцию: врачей, учителей, инженеров... Но позвольте! Именно этих людей так называемая демократия ввергла в повальную нищету, и слово «демократия» давно уже стало для них ругательным. Вот в моем городе, я вам точно говорю, никто из них не станет голосовать за партию, в названии которой есть это самое слово. Вы на своем съезде не думали о том, чтобы, грубо говоря, сменить «вывеску»? Убрать это замаранное слово, заменить его другим? Ведь никаких же шансов, поверьте мне...

– Я поняла, спасибо, – сказала Старовойтова. – Вы садитесь, ответ будет долгим.

Виктор Александрович кивнул, повернулся от микрофона и – тут спасительно сработало чувство постоянного самоконтроля – опустился в другое кресло, благо в зале их, свободных, было предостаточно. Старовойтова заговорила о том, что такая мысль действительно была, она обсуждалась на съезде, но была расценена как трусость и предательство, и решено было ничего не менять, хотя она лично прекрасно сознает, что на новых выборах они потеряют голоса, а что насчет замаранного слова, так замарала себя не демократия, а молодые пройдохи и старые партократы, пролезшие, примкнувшие и так далее, изнасиловавшие само святое понятие, и мы будем идти до конца, и мы докажем, что нынешний режим ничего общего... Виктор Александрович слушал ее и уважал за публичную честность ответа, и все больше жалел ее по-мужски, как всегда жалел женщин на стройке, делавших неженскую работу.

Позади задышал над ухом наклонившийся Евсеев.

– «Ничего общего»... А кто развалил силовые министерства, кто угробил госбезопасность? Она же сама, когда была советником Ельцина! Так что не хрен ей тут плакаться... Придет время, еще ответит, еще как ответит...

Виктор Александрович промолчал, только повел головой в сторону, и шепот сзади прекратился.

Вопросов больше не было, серьезный мальчик с видимым облегчением сказал всем «Спасибо» и «До свидания». Забрасывая на плечо ремешок черной сумочки, Старовойтова посмотрела на Виктора Александровича, коротко кивнула ему и пошла к дверям.

– На нее шесть фирм зарегистрировано, – негромко, но отчетливо сказал позади Евсеев. – По другим сведениям – даже восемь. Торгуют бензином и нефтью в Прибалтике. Сынок завязан и бывший муж. А мамочка в виде «крыши».

– Откуда сведения? – поднимаясь из кресла, спросил Слесаренко.

– Из надежных источников.

– Криминал наличествует?

– Да как же нефть без криминала!

– Тогда почему не дадите фактам ход? Она же теперь никто.

– Во-первых, депутатская неприкосновенность. Во-вторых, есть и... другие методы. Нам пора, Виктор Александрович, время – к половине. А вообще жаль: сейчас тут Жирик будет, это стоило бы посмотреть...

– Часто здесь бываете?

– Служба обязывает.

Евсеев провел Слесаренко снова по лестнице вверх, они пересекли пресс-холл, в котором Виктор Александрович наблюдал недавно парламентские дебаты по большому телевизору; лохматый парень с диктофоном что-то бормотал в пенальчик сотового телефона. Прошли длинным казенным коридором до забранных узорчатым стеклом высоких двойных дверей. Евсеев сделал тормозящий мах ладонью, приоткрыл створку и заглянул внутрь, высмотрел кого-то и трижды кивнул.

– Заходим! – шепнул он Виктору Александровичу и отстранился, пропуская начальника вперед.

В просторном помещении, обшитом по-цековски деревянными панелями, за длинным столом сидели депутаты; справа и слева на диванах у стен расположились помощники и прочая думская обслуга. Во главе стола занимал место средних лет мужчина в больших очках на белом овальном лице – это был председатель депутатской группы Морозов: Виктор Александрович знал его по телерепортажам. Были еще знакомые: небезызвестный Гдлян без Иванова, бывший генпрокурор Степанков с вечным своим видом застигнутого мальчика, небрежно-свойский Райков, напротив – Алексей Бонифатьевич Луньков собственной персоной, потом свободный стул и далее – Слесаренко даже слегка приспоткнулся на шаге – президент «Севернефтегаза» Вайнберг.