Жареная в сухарях рыба была ничуть не хуже позавчерашней «московской» осетрины: и в самом деле, как быстро всё получилось, могли ли думать тогда, Ирина права – фантастика. Усатый убрал моментально опустевшие тарелки, еще раз подмигнул Кротову, и тогда четыре официанта с четырех сторон торжественно атаковали стол и загромоздили его, Кротов пересчитал, шестнадцатью тарелками и блюдами со всякой всячиной. Трое ушли, поклонившись с улыбками юных Хоттабычей, усатый задержался у стола и принялся объяснять, что именно им подали и в какой последовательности это следует употреблять. Кротов прикинул объем предстоящего обжорства и заказал бутылку вина.
– Ну вот, – сказала Ирина, – а ты хотел каждому такое... Умерли бы! Положи мне паштет.
Острое мясо в виноградных листьях, колечки жареного в кляре кальмара, фаршированные бог знает чем вкуснющие баклажаны, огромные креветки в белой пряной заливке, розовый паштет из неведомых компонентов... Ирине паштет понравился больше другого, доедала ложкой прямо из ванночки, а когда усатый пришел убирать стол, спросила: «Из чего?». Усатый сказал: «Из улиток», – Ирина заметно побледнела, допила из бокала вино и попросила мужа быстро налить еще. Наташка давилась едой и смехом, искоса поглядывая на оцепеневшую мамашу.
Когда Ирина перевела дух и робко пожелала кофе, из-за ее спины стали приближаться официанты с новыми тарелками в руках. Очевидно, жена уловила промельк ужаса в мужниных глазах, услышала шаги и всё поняла правильно, схватилась рукой за горло и прошептала:
– Господи, неужели еще?..
Что они ели дальше, Кротов потом не помнил; выкурил подряд две сигареты, уставившись на море против солнца. Очередной камикадзе парил в небесах под скользящим куполом, и Кротов решил, что обязательно попробует, только не после обеда: парашют не выдержит и лопнет, если не лопнет брюхо.
«Дома» они с женой попадали убито на кровать, стонали и отдувались, Кротов поклялся в верности Горшкалеву: никогда больше, только пиво и без всякой закуси. «Только сок», – поправила жена. «Пиво», – сказал упрямо Кротов и перевалился на бок. В комнате было душно, он поискал глазами кондиционер и не нашел его. «Апартаменты, мать твою», – ругнулся он мысленно и тут заметил на стене у потолка черную решетку и переключатель рядом. Кряхтя и охая, слез с кровати, потянулся вверх и крутанул переключатель вправо до упора. Послышалось гудение, он приблизил лицо к решетке и ничего не почувствовал, хотел уже выругаться вслух, когда в лицо ему ударила восхитительная ледяная волна. Через десять минут они влезли под простыни, а еще через десять жена достала из тумбочки теплое одеяло; укрылись оба и заснули тут же.
В семь часов пошли на ужин в ресторан. Перед ужином купались в бассейне, Кротову не понравилось: вода чересчур перегрета, совсем не освежает, а вот в комнате – лютый холод, жена попросила выключить кондишен, и открыла дверь на балкон, впустила внешнюю жару. За ужином почти не ели – так, ковырялись, помнили про обещанную Геннадием Аркадьевичем ночную таверну. Кротов прислушивался к разговорам за соседними столами: прав Петр Иванович – русские оккупировали Кипр; иностранцы угадывались по вечерней одежде, а вот Кротов, болван, послушался Ирину, как назло, и приперся в шортах и пляжных шлепанцах. Урок пригодился, и когда в девять под окнами раздался призывно-бодрый голос Геннадия Аркадьевича: «Эй, Кротовы, вылезайте из норы!» – спустились к нему во всем блеске: Ирина в бархатном синем платье в обтяжку и декольте, Наташка в белом, кисейном, сам Кротов в шелковом черном костюме и белой рубашке со стойкой. Гена тоже был в черном, при виде нисходящих по лестнице Кротовых поднял брови и зацокал языком, кавалерским кренделем подал руку Наташке, Кротов приглашающе поклонился Ирине, и они отправились легким шагом к воротам, где их поджидал наемный лимузин с шофером.
Выехали за город, ветерком пролетели по горному серпантину и въехали с гравийным хрустом на открытую, залитую светом площадку у обрыва, где гремела музыка и между длинными столами и лавками плясали юркие парни и девушки в опереточных нарядах. Далеко внизу карнавально мерцали городские огни, глубокой чернотой угадывалось спящее море.
Их усадили за один из общих деревянных столов без скатерти – Гена с Наташкой напротив, зажгли перед каждым большую свечу, принесли еду и вино, Кротов даже не глянул в тарелки – это было не важно. Ворот рубашки был тесноват, он расстегнул две верхние пуговицы и повертел освобожденной шеей. Приехали еще и сели рядом, уже навеселе, по разговору немцы, здоровые горластые мужчины и женщины с глазами пионерок на параде, принялись подпевать и стучать кулаками по столешнице; посуда прыгала и перемещалась. Потом пошли танцевать хороводом нечто сиртачное, сначала медленно, а потом всё быстрей и быстрей, выделывали черт те что ногами; опереточные парни увлекли в беснующийся круг Ирину с Наташкой, дочь вертелась и дрыгалась на все сто, Ирина топталась на месте и виновато смотрела на Кротова поверх скачущих плеч и голов.
– Покурим? – предложил Геннадий Аркадьевич и одним движением корпуса перенес ноги через лавку, сверкнув на мгновение туфлями. К нему подлетела девица в бусах и ярких тряпочках, манила плечами и бедрами, Геннадий Аркадьевич пошлепал хозяйски ее по щеке и пошел к балюстраде у обрыва.
– Как отдыхается?
– Дальше некуда, – сказал Кротов с оттенком благодарности в голосе. – Дамы просто балдеют.
– Не так уж и трудно сделать человека счастливым, хотя бы на несколько дней.
Кусочки пепла от сигарет падали светлячками, ударялись внизу о камни и вспыхивали и гасли.
– В пятницу мы поедем в банк, – сказал Геннадий Аркадьевич. – Нас будут ожидать. Немного о взаиморасчетах, если позволите, Сережа. Как мы уже говорили, пятьсот тысяч – ваши. Суммируем таймшер, сезонные авиабилеты, плату за обслуживание апартаментов на пять лет вперед, – вы уже знаете, это оплачено.
– Знаю, – сказал Кротов не очень уверенно.
– Итого: сто тысяч на круг. Полагаю, вы согласитесь, если эти расходы мы вычтем из вашей доли? Отлично. Остается четыреста тысяч; вам выдадут карточки «Виза» и «Америкэн экспресс». Шестьсот тысяч вы снимете со счета наличными и передадите мне.
– И мне позволят взять такие деньги наличкой?
– Это ваши деньги, Сережа. И это вам не Россия, здесь нет проблем с обналичиванием, клиент для местных банков – царь и бог, как, впрочем, и во всем нормальном мире. Банк предупрежден, вас встретят с цветами и объятиями: вы солидный клиент, даже здесь не у каждого миллион на счету.
– Вопросов нет, – сказал Кротов, пожав плечами.
– И последнее, Сережа: прошу искренне простить меня за бестактность, но дома с деньгами поосторожнее, пожалуйста. «Виза» работает в тюменских банках, но уж вы не усердствуйте, договорились?
– Принято, – сказал Кротов. – Никаких обид, Гена, всё правильно.
– Вы отличный мужик, Сережа. У Юрия Дмитриевича врожденный нюх на отличных мужиков.
– Да ладно вам, Гена. Я сейчас описаюсь от комплиментов.
– Поберегите костюм, – рассмеялся Геннадий. – Не пора ли нам вспомнить о женщинах? Киприоты – народ горячий, а кусты здесь густые и темные...
Последняя фраза Кротову не понравилась, Гена вторгался в запретное, и вообще разговор о деньгах оставил в душе неприятный осадок без видимых внешних причин. Геннадий Аркадьевич рассуждал и делил справедливо, и всё-таки было тоскливое вредное чувство, будто его использовали и незаметно обокрали, хотя ведь четыреста тысяч – в рублях это больше двух миллиардов, плюс таймшер и прочее и, казалось бы, упали с неба, подарок от Юрика, скажи спасибо и заткнись, но было, было: что-то отняли, и не только деньгами, не только...
Вино оказалось удивительно хмельным – к полуночи голова была веселая и ясная, а ноги заплетались, не слушались. Кротов тоже пытался плясать, потом составили русский хор и кричали «Катюшу» и «Подмосковные вечера», дочь Наташка аккомпанировала на чужой гитаре; немцы, вылупив глаза, старательно орали про «високий» и «крютой» и «вьечера». Всем подарили мониста из керамики и морских мелких раковин. Наташка жеманилась с высоким худым парнем в очках, рассказала потом: англичанин, студент, сын богатых родителей, презирает, но деньги берет. В машине Кротов задремал; жена волокла его под руку, у бассейна Кротов вырвался и полез на вышку, но его стащили за штаны; уснул в гостиной на диване, последним усилием воли нашарив на пультике нужную кнопку и отключив телевизор. Утром и не помнил, что смотрел: то ли футбол, то ли регби, бегали по экрану малявочки...
