– Ступай, хозяин кличет.
Степан никоим образом не среагировал на лузгинскую явную колкость, встал с дивана и вразвалочку направился в прихожую. Лузгин глянул вниз, на свои ботинки: наляпал по ковру, убирать лень, Тамара заругается с порога...
– Слышь, Степан, – сказал он, пересиливая неприязнь, – Обысков крупно пролетел по деньгам? Давно он в такой дыре?
– Эх, Васильич, – вздохнул Степан с поразившей Лузгина переменой в голосе. – Хороший ты мужик, но друзья у тебя дерьмо.
Он смотрел из кухни сверху вниз, как плавно разворачивался и исчезал за углом «мерседес» с темными стеклами.
– Надо что-нибудь съесть, – сказал он вслух.
Внутренностей холодильника почему-то не хотелось даже касаться. Он постоял немного и с отвращением закрыл дверцу, так ничего и не выбрав. В кабинете, в нижнем ящике письменного стола, у дальней стенки была спрятана от жены и себя самого квадратная бутылочка виски «Джонни Уокер» с красной этикеткой. «Не надо, будет только хуже, тебе нужна ясная голова», – так размышлял Лузгин, когда шел в кабинет и выдвигал заветный ящичек. «Это не поможет, Вова», – думал он, свинчивая крышечку бутылки. «Слабак ты, слабак», – вздохнул он глубоко и выдохнул перед первым глотком из горлышка.
С бутылкой в руке и сигаретой в зубах он сел у телефона и принялся вспоминать номер, по которому почти никогда не звонил, но то ли виски помогло, то ли ужас случившегося – вспомнил, и даже не номер – конструкцию: две двойки, а потом от четверки к нулю.
– Сапр, – сказал мужской голос в трубке.
– Чего? – удивился Лузгин.
– Сектор автоматизации производственных расчетов.
– Привет, Валерка, это Лузгин.
– О-о, старик! – обрадованно пропел Северцев. – Как дела, старик? Есть информация?
«Ждет, гаденыш, – подумал Лузгин со злостью. – Бабки ждет. Щас дождется».
– Ты Обыскова давно видел?
– Да в четверг, когда у тебя были. А что?
– Больше не видел, и он не звонил?
– Звонил в пятницу, сказал, что всё в порядке, тебе был очень благодарен, Вовка. Ты вообще молодец, крутой мужик, я всегда это говорил.
– Ну а потом, потом?
– Да ничего потом. Вот, жду.
– И чего ты ждешь, Валерочка? Денежек ждешь?
– Дак, старик, дело житейское... Кто же против...
– Дома у него давно был?
– Дома? Ну, в прошлом месяце... А что?
– А ты сходи, Валерочка. Прямо сейчас всё брось и сходи. Пообщайся там с женой, тебе полезно будет.
– Ты о чём, Вова? Ну не мешайте, я прошу, сейчас освобожусь... Слушаю тебя, слушаю!
– Давай слушай, сейчас услышишь...
– Хорош, Вова, меня люди ждут. Говори: мне к тебе подъехать?
– За денежками собрался?
– Я тебе перезвоню, – сказал Северцев, пошли далекие гудки отбоя.
Вот он, телефон российский: за три квартала слышно хуже, чем из Англии. Он позвонил оттуда матери, когда плавал круизом: хотел проведать и похвастаться, что звонит прямо с Риджент-стрит, рядом Трафальгарская площадь, памятник адмиралу Нельсону, осуществляются мечты, но мать восхищалась совсем другим – так далеко, а как хорошо слышно.
Он вздрогнул от звонка и схватил трубку.
– Извини, – сказал Северцев, – говорить не давали. Ну так что, Володя, мне подъезжать?
– А что, Толик тебе денег еще не принес?
– Мы договаривались: он всё отдаст тебе, а потом мы с тобой... ну... разделим, так. Але, что молчишь? Ты где?
– В звезде, – сказал Лузгин с интонацией. – По твоей милости, братец. В полной звезде... Обысков сбежал.
– Не может быть, – сказал Валерка.
– Оказывается, он в дерьме по горло, по уши. Он должен всем и каждому. За ним полгорода гоняется, ко мне уже бандиты приезжали. Он их кинул на двести «лимонов», а сказал, что отдал мне. Ты слушаешь, Валерочка?
– Это дурдом... Нет, какой негодяй!
– А кто его привел ко мне, Валерочка!
– Вов, я и подумать не мог... Прости, но я...
– Четыреста «лимонов»! Ты себе представляешь эту сумму? У тебя, кстати, зарплата какая?
– А вот этого не надо. – В голосе Северцева неожиданно зазвучали какие-то женские нотки.
– Чего «этого»?
– Вот этого... – Чувствовалось, Валерка собирается с духом, чтобы сказать неизбежно предательское. Лузгин уже понимал, что последует, так и случилось.. – Мне кажется, ты не прав, Вова. Да, он сделал предложение, я привел его к тебе, но решал ты сам, один. Да, ты помнишь, – закричал Северцев с нелепой панической радостью, – я ведь всё время молчал, пока вы разговаривали! Я специально молчал, чтобы не давить на тебя, Вова. Ну ты же помнишь, это правда! Я даже смотрел в сторону...
– Какое же ты говно, друг Валерка...
– Вот здорово, вот отлично! Ты, значит, крутишь всякие там махинации, занимаешься бог знает чем, а как сорвалось – друг у тебя говно. Не надо, Вова, я здесь ни при чем.
– Эй, слышь, – вдруг озарило Лузгина, – Толик тебе часом уже денежек не дал ли? А? Сразу, как у меня получил в пятницу? Дал? Сколько?
– Половину, – сказал Северцев после недолгой паузы.
«Говно он, конечно, но еще не полное», – подытожил разговор Лузгин и положил трубку.
«Жадность фраера сгубила...». Впрочем, нет – не жадность, эти жалкие откатные «лимоны» главным всё-таки не были, пусть даже и влияли на решение. А что же было? Желание помочь товарищам? Конечно, и это наличествовало, но доминантой, как всегда, была гордыня. Показать себя добрым и всемогущим!.. «Унижение паче гордости». Вот и пришло это «паче», друг Вовик...
– Да, слушаю, – сказал он чисто механически.
– Это Андрей, Владимир Васильевич. Ничего нового?
– Да вы что, еще и пяти минут не прошло!
– Прошло больше, Володя, но дело не в этом. Мне очень неприятно...
– Да говорил уже, хватит!..
– Очень неприятно сообщать, но обстоятельства изменились. Сто нужно вернуть сегодня.
– Мужики, вы меня убиваете.
– Еще нет.
– Что? Что ты сказал? А ну повтори!
– Владимир Васильевич, одну минуту... – В трубке пощелкало и пошуршало, потом раздался голос Степана: – Васильич! Дело дрянь, нужен стольник позарез. Да тихо ты, тихо!.. Беги к Кротову, к кому угодно, но достань стольник до вечера.
– Так уже вечер, почти вечер уже!
– Я тебя прошу, Васильич, не ложи грех на душу. Мы же не падлы какие-то, мы же тебя понимаем. Но и ты пойми: здесь такие дела... Короче, Васильич, я с тобой по-людски, как с другом, говорю. Не доводи до крайности. Ты же умный, ты выкрутишься, тебя весь город знает. Давай, мужик, понял? Я на тебя надеюсь. Пока.
– Стой! Стой, Степан! – крикнул в трубку Лузгин.
– Чего тебе?
– Ты откуда Кротова знаешь?
– У него и спроси, – усмехнулся Степан. – Э, не ложи трубку.
– Алле?
– Ну?
– Мы подъедем часов в девять. Надо успеть, Владимир Васильевич. Я предварительно перезвоню. До встречи.
«Вот оно как, вот оно как бывает, оказывается...». И снова выплыло откуда-то – странно же устроена душа: старый сон, будто сидит он ночью в кабине подъемного крана, свищет ветер и гонит кран по рельсам, и вот рельсы кончаются, и кран начинает падать; он глядит из кабины на стремительно и долго приближающуюся землю и понимает, что еще жив, но уже мертв. Непередаваемое рубежное состояние, огромная пустота внутри, словно душа уже отлетела, и почему-то чувство глубокой и тихой обиды.
Больше пить не буду, решил Лузгин и сунул в губы горлышко бутылки. Ай да шотландцы, ай да молодцы! «Виски» от слова «виснуть», напиток висельников... Хрен вам в зубы, господа бояре!.
Вот болван: он так и не разулся! Тем лучше. Бедному собраться – только подпоясаться...
Он решил, что всё расскажет Кротову. Серега – банкир, жмот и сквалыга, но он поймет, он друга не бросит, это не блядский Валерка, тихушечник, дедушка долбаный, примерный семьянин, мечта всех жен в округе. «А вот Валера! Вот если бы ты, как Валера...». Я что, виноват, что после абортов ты рожать не можешь? Надо было лечь в нормальную больницу, а не скоблиться на квартире, дура старая! Тогда была не старая, да и сейчас ничего, грудь никогда не рожавшей женщины, глупые бабы завидуют, мужики пялятся, и Валерка пялится, я видел, видел я на дне выпускников, как он за вырез заглядывал, у его-то «бабушки» титьки до пуза, не хрен жениться на одноклассницах, этих кандидатках в скороспелые старухи, мужик – он дольше сохраняется...
