– Как дела? – спросил он, брякая чашками в. шкафчике над мойкой.
Анатолий присел на табуретку, положил на стол ладонь с растопыренными пальцами, тиснул ее, как печать, шумно выдохнул и сказал:
– Порядок. Всё закручено, всё на мази. Товар проплачен и уже переадресован. Вот накладные...
Толик полез во внутренний карман, но Лузгин махнул рукой – не надо.
– Кредитный договор подписан полностью, обещано выдать завтра. Хоть и не банковский день. Одна проблема, Володя.
Лузгин насторожился. Ему заранее не нравилась проблема, ради решения которой к тебе приезжают в воскресенье сразу после семи утра.
– Ну договаривай, договаривай...
Обысков поболтал в темнеющем кипятке чайным пакетиком и положил его в пепельницу. Лузгин едва заметно поморщился, впрочем, сам виноват – подал чашку без блюдца, по-домашнему. Он молча взял пепельницу и вывалил содержимое в мусорное ведро под раковиной.
– Ну, ты знаешь про систему ... – сказал Обысков. – Десять процентов – дело святое.
– Ну.
– Требуют вперед. И лучше сегодня. Тогда завтра в десять получаю кредит наличными в руки.
– Они что, не доверяют тебе?
– С чего ты взял? Их же не обманешь. Все равно в понедельник сразу свою долю отстегнули бы, волчары. В банках порядки жесткие.
– Тогда в чем дело? Непонятно...
– Да мне самому непонятно! – Анатолий шлепнул ладонью по столу. – Говорят: обстоятельства, человеку срочно деньги нужны сегодня.
– Какому человеку?
– Какому... Такому! Ну, Вова, ты же не маленький, там вопросов не задают. Сказано: сегодня.
– И у тебя в наличии нет двадцати «лимонов»? – Лузгин посмотрел на Обыскова с возрастающим недоверием.
– Да есть баксы в заначке, конечно, я предлагал – нет, говорят, рублями, а я на курсе знаешь сколько потеряю, если в обменном пункте сдам? Тут каждый рубль в деле...
У Лузгина у самого в заначке лежала последняя тысяча долларов, о которых жена не знала, и были общие десять миллионов в нераспечатанной пачке, спрятала жена среди белья – тоже последние, если не считать нескольких сотен по его и её кошелькам – остатки выплаченного бородатым Юрой аванса. Короче, с деньгами в семье было не ахти. Большим поплавком, правда, маячили над омутом относительного безденежья подконтрольные Лузгину фондовские миллионы в сейфе – хотя и не его бабки, но всегда можно взять с возвратом, а нынче и этих денег не было, всё выгреб в пятницу для того же Толика.
– Ну так перехвати у кого-нибудь. Что, друзей мало?
– Друзей много. Светиться не хочу. Поэтому снова к тебе и приехал. Найдешь сумму? Завтра к обеду верну как штык. Тебе ещё пять сверху.
– Да это копейки...
– Ну тем более.
– Не нравится мне эта хреновина, – сказал Лузгин.
– А кому нравится? – в тон ему добавил Толик. – Сидят на деньгах, сволочи, стригут свой шерстеклок.
Странное это слово – «шерстеклок» – Лузгин никогда не слышал ранее и сейчас подивился его фонетической точности в определении банкирского хапужества.
– Ладно, – сказал он, – десять «лимонов» у меня есть, остальные попробуем достать. Плохо, что воскресенье, люди по домам сидят, трубки не снимут...
– Все в тебя, начальник, – подлизнулся Толик. – Курить-то можно?
– Травись, – ответил Лузгин, пошел в коридор к телефону. Он уже давным-давно ни у кого не просил денег и вовсе забыл, как это делается, даже не мог сообразить, кому позвонить первому и кому звонить вообще. Обычно всё было наоборот – просили у него, и часто без отдачи. И вот теперь он сидел в коридоре у телефона и вспоминал, у кого из друзей или знакомых могут быть деньги дома.
Поначалу ему представлялось, что эта проблема будет решена в одночасье: знакомых и друзей значилось у Лузгина с избытком, на днях рождениях сидели за столом в две смены, хоть список приглашаемых и правился нещадно накануне. Одних коллег-журналистов, по нынешним временам уже не бедных, набиралось в наличии за два десятка, и были ещё банкиры и чиновники, торговцы и строители, а также множество разных людей с невразумительным, но прибыльным образом деятельности, именуемым частным предпринимательством на базе посредничества. Лузгин знавал таких среднего возраста среднего облика средних достоинств мужчин, сновавших челноками на международных маршрутах, пивших кофе и водку, куривших и шептавшихся в коридорах и офисах, без штампа в трудовой книжке, ежели такая вообще имелась, но с деньгами, гладкими рожами, сезонным билетом на Пальма-де-Мальорку и «евровизой» в нескольких загранпаспортах; советники, сплетники, стукачи и адъютанты для особых поручений.
Наличествовали в лузгинском «списке» и люди иного рода – например, городской фермер Иван, державший в окрестных деревнях три фермы, поля с кормами, цех по переработке мяса и два магазина в Тюмени для торговли своим товаром. Был у фермера Ивана в городе здоровый дом, больше миллиарда денег в обороте и почти ни рубля в кармане. Иван не пил и не шатался по тусовкам-презентациям.
И была ещё мило-маленькая одноклассница татарочка – предмет столетней давности каникулярного романа с обжиманиями, со временем пропавшая из виду. Два года назад вселилась в лузгинский подъезд, плакалась на дворовой скамеечке о скудном своем бухгалтерстве и пьянице-муже, потом устроилась в налоговую, за год купила две машины – «девяносто девятую» для выезда и «Оку» для разъездов, развелась и выставила мужа, помолодела на глазах и прикасалась грудками в подъезде, ожидая лифта и глядя снизу вверх, да вскоре съехала с квартиры – купила новую в огромном престижном доме по соседству. Перевозил татарочку маяковского роста красавец мужик в «адидасах» со стрелками, при куче «шестерок» и джипе «чероки». Лузгин тогда удивился, что этот светловолосый бандит-плейбой произносит название своей машины непривычно правильно – через ударное «и» в первом слоге.
Ни фермеру, ни однокласснице Лузгин звонить не стал. Прошелся звонками из памяти по номерам самых ближних друзей. Коллегов, как всегда, чинил машину; Жужгин рассмеялся и сказал, что его путают с Дроздинским; Мандрика болтался в Хантах; Горбачев ответил, что у жены есть миллиона полтора в загашнике и он готов если что; у Горшкалева не было домашнего телефона; Зуев сказал, что у него кредитные карточки; у Пантелеева просто не было денег; Дадыко не давал взаймы из принципа; Логинов гостил у сестры; Федотов был на работе и сказал, что даст, но у Федотова одалживать не хотелось; Садко сказал, что сможет собрать деньги по кусочкам в понедельник к вечеру; Строгальщиков уже отдал кому-то все имеющиеся взаймы, подозревая, что традиционно безвозвратно; Панин предложил взять у него кредит; Харитонов обещал занять у Токаря; Шкуров согласился, но «под разговор»; Зуеву он уже звонил; Коновалов был готов пропить их вместе...
– Твою мать, – сказал Лузгин и положил трубку.
Из кухни, где сидел Анатолий, не доносилось ни звука. Лузгин прошел к спальне, снял тапки, тихо отворил дверь и на цыпочках пробрался к бельевому шкафу. Дверца открылась без скрипа, но когда он полез ладонью между плотных слоев простыней, у спавшей на боку лицом к нему жены Тамары слегка дрогнули веки.
Вернувшись в коридор, Лузгин перезвонил Васе Федотову и сказал, что сейчас от него, Лузгина, к Федотову подъедут.
– А что не сам? – спросил Василий. – Совсем зазнался или берешь не себе?
Лузгин замялся, стал придумывать на ходу какую-то глупость про важный звонок: мол, должны подвезти на дом нужную вещь, наличных в доме не держит, а вещь хорошая, а тут друг заехал попроведать – в воскресенье, ну да, в семь утра, – согласился слетать туда-обратно за деньгами на своей машине...
– Пусть подъезжает, – подвел итог фантазиям Василий.
– Послезавтра верну, – неуместно поклялся Лузгин, и Федотов сказал:
– Твое слово, я не гоню.
Когда-то у них с Федотовым были прекрасные отношения, почти дружба и мелкий совместный бизнес, но потом Федотов резко рванул вперед по деньгам и связям и не то что забурел или заелся, но стал посматривать на Лузгина немножко свысока, как смотрел в прошлом веке богатый купец из крестьян на небогатого аристократа. Казалось бы, Василий ничего такого не говорил и не делал, но общение с ним тяготило Лузгина всё более, и они перестали встречаться. Федотов был вечно занят, а Лузгин просто не хотел и воспринял распад отношений с некоторым даже облегчением. Однако же вспомнил его, когда приспичило, в числе самых первых, и теперь терзался совестью и одновременно был раздосадован тем, что именно Василий согласился сразу, на полную сумму и почти без вопросов. Получалось, что Федотов хороший человек, а Лузгин не очень. Таких раскладов он не любил.
