— Еще как предлагали.
— Почему отказались, если не секрет?
— Вам правду сказать или что поприличнее?
— Лучше правду.
— Тогда не скажу, еще обидитесь.
— Ну почему же?..
— Обидитесь, обидитесь… Вы, чиновники, народ шибко обидчивый. Особенно когда вам правду говорят.
— А вы полагаете, что знаете правду? — спросил Виктор Александрович.
— Правды не знает никто, — торжественно изрек Лузгин, и прозвучало так: никто не знает, а он, Лузгин, знает доподлинно. «Поплыл», — решил Слесаренко и не стал спорить.
— Вот вы взятки берете?
— Я? — удивился вопросу Виктор Александрович.
— Ну да, именно вы.
— Нет, не беру.
— А предлагали?
— Предлагали.
— Значит, мало предлагали, — тем же раздражающим тоном произнес журналист. — Вот скажите мне откровенно: есть ли какой-то предел, какая-то сумма, на которой и честный человек ломается?
— Есть, — ответил Слесаренко. — Но мне еще такой не предлагали. — И засмеялся, как бы переводя сказанное в шутку, но Лузгин этого паса не принял, посмотрел на Виктора Александровича серьезно и почти трезво и сказал:
— Спасибо.
В дверях появился Кротов с бруском радиотелефона в руке.
— Вы хотели позвонить, Виктор Александрович?
— Да, благодарю.
Банкир объяснил, что и как нажимать в телефоне, работавшем, как рация, в режиме «прием — передача». Слесаренко набрал домашний номер. Трубку сняла жена, голос ее звучал скорее недоуменно, чем настороженно, и Виктор Александрович стал городить ей что-то про строителей, ранний завтрашний привоз стройматериалов… Связь в одну сторону — говоришь или слушаешь — сбивала с толку, разговор получался рваный, и Слесаренко вдруг сказал жене про свой визит к банкиру, назвал «кумира» Лузгина. Голос жены сразу поменялся, в нем проснулся интерес, и Виктору Александровичу стало неприятно, что не его деловая аргументация, не его забота об их будущем доме подействовали на жену, а это касательное упоминание местной знаменитости. Закончив разговор, Слесаренко отжал нужную кнопку и сказал:
— Вам обоим привет от жены. А вам — особый, — слегка поклонился он в сторону Лузгина и получил в ответ безразличный кивок пресытившегося популярностью «кумира».
— Мы тут с Виктором Александровичем взаимным интервьюированием занимались, — сказал Лузгин и пустил-таки в ход бутылку. — Надо сказать, у него неплохо получается. Предлагаю тост — за содружество власти, прессы и капитала.
— Услышали бы вас сейчас ваши телезрители, — рассмеялся Слесаренко, — они бы вам голову оторвали.
— Я имею в виду содружество за столом…
— Не ври, не оправдывайся, — сказал Кротов. — Всем ясно, что ты имел в виду.
— Раз так — пить отказываюсь, — сказал Лузгин и проглотил водку одним большим глотком. Это плохо у него получилось, и Лузгин долго моргал, вытирал согнутым пальцем проступившие слезы.
— Жил у нас во дворе мужик, — сказал Кротов, — так он голову задерет, горло как-то вывернет и бутылку водки туда вливает, не глотая совсем. Во мастер. Учиться надо, Владимир Васильевич.
Лузгин сунул руку под стол, резко выдернул ее оттуда и наставил на Кротова черный настоящий пистолет. Виктор Александрович как-то сразу понял, что пистолет настоящий.
— Застрелю щас гада, на фиг!
— Э-э, кончай дурить! — Кротов перегнулся через стол и выломал пистолет из лузгинских пальцев.
— Больно же, гад!
— Так тебе и надо. Нашел чем шутить…
Кротов обошел стол, отпихнул Лузгина, тот чуть не свалился со стула, достал из-под столешницы кобуру с ремнями и унес оружие в угол комнаты, сунул меж ящиков и коробок.
— От греха подальше.
Виктор Александрович был человеком непугливым, но наличие боевого оружия в подвыпившей компании его, мягко говоря, не радовало. Сколько уже было случаев — и на охоте, и в армии. Он вспомнил вдруг свою караульную роту, автоматы АКМ, тридцать патронов в магазине, смена «салаг» ждет разводящего — первый выход в караул, — толкаются дурашливо, у Коли Жомира падает с плеча автомат, ударяется о бетон прикладом, Коля поднимает его, наставляет на обидчика и говорит: «Ба-бах», и автомат стреляет. От грохота выстрела все глохнут на время, и в этой тишине Вовка Янкин хватается за живот, падает лицом на бетон. Как выяснилось на следствии, от удара затвор передернулся и дослал патрон в ствол, и предохранитель тоже соскочил на одно деление. Вот тебе и «бабах». Колю Жомира потом увезли на суд, и в часть он уже не вернулся. А через неделю их повели в охранение на стрельбище, поставили вокруг редким большим кольцом. Пост Слесаренко оказался в заброшенном саду на холме. Он полез на дерево за яблоками, набил карманы галифе, как вдруг в ветвях что-то фыркнуло, потом свистнуло, потом стукнуло, и он понял, что это пули, и в диком страхе даже не слез, не спрыгнул, а рухнул вниз и чуть не вывихнул руку при падении. Смерть ходит рядом…
— …Вы меня слушаете, Виктор Саныч?
— Да-да, конечно, — встряхнулся Слесаренко.
Банкир, оказывается, давно уже объяснял ему устройство хитрого стеклянного потолка: весь разбит на квадраты и секции, пять выключателей по стенам, каждый квадрат — это плафон, можно врубить весь свет разом, а можно по зонам: над столом, над диваном (будущим), над камином, над чем-нибудь еще в дальнем от двери пустом углу. Пока, правда, в комнате горела одна голая лампа, висевшая на длинном шнуре.
— Очень интересно, — сказал Виктор Александрович. — Сами придумали?
— Нет, покупной, — ответил Кротов и вдруг позеленел лицом, бросился вон из комнаты. Вернулся бледный, с крупными каплями пота на лбу, вытирал губы смятым платком.
— Может, все-таки врача, а? — сказал Лузгин.
— Обойдемся…
— Нездоровится, Сергей Витальевич? — спросил Слесаренко и подумал: пора, засиделся.
— Так, ушибся сильно. Сейчас еще стакан врежу — все пройдет, ничего страшного.
Виктор Александрович хотел предостеречь — не вредно ли, не будет ли хуже, — но Лузгин уже схватил бутылку.
— Вот это правильно, вот это по-нашему.
— По-вашему, по-вашему, — раздался из холла женский голос. — У тебя Володя, одно лекарство на все случаи жизни.
В дверях появилась молодая эффектная женщина в короткой дубленке и меховом берете. Левой рукой она волокла за собой спотыкающегося малыша, в правой висела тяжелая по виду сумка. Кротов подхватил малыша на руки, прижал к плечу, забормотал ему что-то ласковое в ухо, тот улыбался и болтал ногами. Женщина поздоровалась, сняла берет, принялась все на столе передвигать по-своему и выкладывать пакеты и свертки с едой. Жена, догадался Слесаренко, поднялся со стула и хотел ей помочь, но женщина покачала ладонью — сама, сама, спасибо, — и Виктор Александрович екнувшим сердцем узрел, как она похожа на Оксану, только волосы темные, а стрижка такая же. Обратил внимание и на то, что кротовская жена гораздо моложе мужа. «Всё как и у меня, — подумал Слесаренко, имея в виду отнюдь не свою жену, и добавил мысленно: — Было». И снова все накатило: Луньков, кассета, документы, мэр, Филимонов, Лузгин — вот он, рядом, чего тянуть?..
— Хорош хозяйничать, — сказал Кротов. — Пошли, я вас к Гринфельду отвезу, поздно уже.
— А это удобно? — спросила кротовская жена.
— Удобно, я звонил. Сам он в городе ночует, а жена сказала: с удовольствием. Или пешочком прогуляемся? А, Митяй? Тут недалеко.
— Песоськом, — сказал малыш и сунул в рот большой палец.
— Сережа, — укоризненно сказала жена, — он опять палец сосет. Убери, пожалуйста!
— Можно и мне с вами прогуляться? — спросил Слесаренко.
— Конечно, можно, — сказал Кротов. — Э, Ира, а где дочь? Дочь не вижу!
— Ну как это где? — всплеснула руками жена. — Ты еще спрашиваешь… Осталась ночевать у любимой подруги. Ей там, видите ли, интереснее, чем с нами — стариками. Не ты ли, Сережа…
— Я, я, конечно, — весело согласился Кротов. — У нас с женой принципиальные разногласия в вопросах воспитания: она запрещает всё, что можно запретить, а я разрешаю всё, что можно разрешить.
