— Демагог, — сказал Лузгин.

— Это не аргумент, — Юра сделал отметающий жест. — Что-нибудь ближе, доходчивей… Любого, кто откроет рот, можно назвать демагогом.

— Обманщик, — сказал Кротов.

— Замечательно! Ну, развивайте вашу мысль!

— Рвался в Думу, обещал отстаивать там интересы земляков, а теперь, и года не прошло, рвется обратно в область. Чего он сделал-то за год для тюменцев? Ни хрена не сделал!

— Вы абсолютно правы!

— Да его и в Думе-то никто всерьез не принимает, по-моему, — сказал Лузгин. — Ни в один серьезный комитет не взяли, а суетился, говорят, предлагал себя.

— Обладаете, однако, информацией, — поиграл бровями москвич. — Достойно похвалы. А теперь слушайте ответ. Да, наш герой искренне хотел послужить в Думе на благо земляков, но, увидев эти московские разборки, эту драку за думские кресла, эту абсолютную оторванность купленных мафией депутатов от нужд и чаяний народа, он понял, что столица — это гнойный нарыв на теле многострадальной России, это тысячи и тысячи присосавшихся чиновников, и он решил вернуться на родину, чтобы здесь, в чистой русской глубинке, сплотить земляков, сплотить сибирские регионы и возглавить новый очистительный поход на Москву и смести с лица родной земли всю эту коррумпированную, зажравшуюся нечисть. Ну как, красиво я излагаю?

— Красиво, — согласился Лузгин. — Как по писаному.

— Вот вам отправная точка. А теперь о местной ситуации. Луньков возвращается в область и убеждается в том, что вся тюменская знать и её пахан Рокецкий есть ставленники проклятой Москвы, её рабы, мечтающие лишь об одном: как по головам несчастных тюменцев пробраться на хлебное место в столице и уже оттуда душить область, продолжать грабить ее в угоду кремлевским князьям. Похоже на правду? И далее: возвратившийся в область Луньков чувствует в ней себя партизаном. Прекрасный образ, согласитесь! Партизан в родном краю! Ему не дают слова, пресса вся куплена-перекуплена Рокецким, в городах и районах подчиненное губернатору начальство срывает ему встречи с людьми, устраивает провокации, обливает грязью. И тогда он объявляет Рокецкому партизанскую войну! Издает свою подпольную газету…

— Ну, уж вы хватили через край, — сказал Лузгин. — Какая еще подпольная газета?

— Будет газета, будет, — убеждающе поднял руку Юра.

— Ну, не совсем подпольная, но будет. Владимир Ильич, если помните из курса истории КПСС, тоже начинал с газеты. Как, впрочем, и господин Шикльгрубер со товарищи.

— Какие-то опасные у вас параллели.

— Почитайте дневники Геббельса, они у нас изданы, — сказал Юра. — Геббельс, между прочим, был гениальным пропагандистом. Я имею в виду приемы и методы пропаганды, а не идеологию. Учиться ни у кого не грех, мальчики… Продолжим. Итак, партизанская война. Листовки, ночные встречи, конспирация… дальше сами придумаете. И здесь самое главное — спровоцировать Рокецкого и его команду начать травлю Лунькова. Юлианыч, по моим сведениям, — человек мнительный и вспыльчивый, его обязательно понесёт, и чем сильнее он будет топтать Лунькова, тем лучше для нас с вами.

Лузгин поежился от фразы «для нас с вами», но промолчал. Все, что говорил бородатый Юра, походило на бред, какой-то фантастический спектакль, но самым фантастическим в этом сценарии было то, что он все больше и больше представлялся Лузгину вполне реальным, осуществимым, вплоть до фильма из темного края.

— Знаете, что самое-самое сладкое в любой предвыборной борьбе? — Бородатый улыбался и блестел глазами.

— Заставить команду противника работать на себя. Это, братцы мои, кайф почище алкоголя… Теперь поговорим о прессе. Тоже ваша задача, Владимир Васильевич. Мы должны получить от вас полную раскладку по всем средствам массовой информации и их руководителям. Кто будет стоять за Рокецкого до конца, кто качается, кто откровенно против. Первых и последних мы пока оставляем в стороне: одних не купишь и не переубедишь, хотя и не стоит торопиться с окончательными выводами; другие и так уже на нашей стороне, надо лишь отследить, чтобы не перевербовали ненароком. Работаем с качающейся серединой: дружеские связи, убеждения, деньги, разные мелкие услуги для начала. И помните: всегда дешевле и эффективнее купить редактора или конкретного влиятельного журналиста, чем газету в целом. Профессионал со мной согласен? — спросил Юра, ободряюще глядя на Лузгина. Тот криво усмехнулся.

Еще примерно с час Юра учил их предвыборному уму-разуму, поражая Лузгина знанием дела, хорошей осведомленностью о политическом раскладе в области и своим умением произносить циничные гадости спокойным, отстраненным голосом, словно речь шла о шахматах или охоте на волка с загонщиками. Когда перешли на тему «Работа с оппонентами», Лузгин не сдержался и сказал:

— Я по грязи работать не буду.

— Что значит «работать по грязи»? — спросил Юра в показном недоумении.

— Лить помои на Рокецкого, а тем более их собирать, я не стану. Образ Лунькова-партизана — это одно, даже интересно попробовать — так, профессионально, но мараться в дерьме не хочу и не буду.

— Достойно похвалы, — произнес бородатый свою навязчивую присказку. — Собственно, вам никто и не предлагает копаться в грязи. Вы у нас будете эдаким честным рыцарем, задумчиво стоящим под схваткой. Я имею в виду ваш публичный имидж: объективность, беспристрастность, равно уважительное отношение к соперникам. На грязную работу мы отрядим кого-нибудь другого, помельче, кого не жалко. Того же господина Окрошенкова, например.

— Так он же сбежит, — ошарашенно сказал Кротов.

— Нет, сценарий изменен. Сбежит его нехороший зам по финансам, который завтра станет директором фонда. А господин Окрошенков займется политикой, то есть начнет долбать господина Рокецкого.

— Что-то я плохо врубаюсь, мужики, — сказал Лузгин, но Юра нетерпеливо замахал рукой: мол, не твоя тема.

— А чего ради он вдруг на Юлианыча набросится? — спросил Кротов. — Мотивы не просматриваются.

— У него будет распрекраснейший мотив, — Бородатый аж зажмурился от восторга. — Дело в том, что господин Окрошенков тоже выставит свою кандидатуру в губернаторы.

— Вот уж чушь собачья, — злорадно перебил москвича Лузгин. — Какой из Окрошенкова губернатор? Я его сегодня в первый раз увидел, но и одного раза достаточно, чтобы понять: пустышка.

Бородатый вздохнул.

— Трудно с вами, право слово… Вы хоть немного-то шевелите мозгами, коллеги! Окрошенков отработает свое, утопит Рокецкого в грязи и сам утонет вместе с ним, потому что пачкунов народ не любит, и тогда на сцену в белом фраке выйдет с партизанской тропы… Кто вы думаете?

— Да уж ясно кто, — хмыкнул Кротов.

— Скажите, Юра, а Окрошенков знает, какую роль вы ему отвели? — спросил Лузгин. — Судя по морде, он — парень не без самолюбия, на камикадзе не похож.

— Хороший вопрос, — сказал Юра. — Свою задачу он знает, в случае победы Лунькова ему обещана должность заместителя губернатора по финансам. — Увидев изумление на лицах собеседников, бородатый москвич произнес как бы нехотя: — Да не будет, не будет он никаким замом, это же понятно и ежу! Знаете что, коллеги, давайте мы с вами договоримся на будущее: в политике есть вещи подразумеваемые, но неназываемые, и мы с вами впредь будем придерживаться этого правила. Поверьте, так будет лучше, и прежде всего для вас самих.

— Это вы насчет морали? — спросил Лузгин.

— Совершенно справедливо. Политика и политики не бывают моральными или аморальными. Они вне морали и руководствуются только соображениями целесообразности. Если вы это усвоите и примете, ваша работа станет проще и эффективнее.

— А вы сами, Юра, давно этим принципом руководствуетесь? — Кротов задал вопрос без иронии, и бородатый Юра столь же серьезно ответил:

— Давно. Очень давно, ребята. С тех пор, когда начинал работать в Иране и Турции.

— Кем вы там работали, если не секрет? — Лузгин не смог побороть в себе чисто репортерское любопытство.

— Шпионом, Володя, обыкновенным шпионом. Под «крышей» корреспондента ТАСС. Так что мы с вами в некотором роде коллеги по профессии. И не улыбайтесь, дружище: я был очень хорошим корреспондентом. Между прочим, закончил журфак МГУ.