Пребывая в кромешной тьме, я теперь ясно видела только одно. Я просто не хотела считать их действия государственной изменой. Я игнорировала значение их слов, слышала то, что хотела услышать, но не то, что они пытались мне сказать. А теперь я потеряла последний шанс узнать моих родителей по-настоящему. Теперь мне осталось лишь складывать в голове обрывки воспоминаний.

Никто не приходил проведать меня. У меня не было ни воды, ни пищи. Не было и света. С Пряхами так не обращались — видимо, меня наказывали за предательство. В академии нам рассказывали о Ковентри и показывали картинки этих чудовищных башнеподобных сооружений, в одном из которых я, видимо, и находилась. Однако внутри жутких башен Ковентри должны были скрываться чудесные комнаты, красиво убранные, с водопроводом. В моей камере не было даже туалета. Мне приходилось справлять нужду в углу. Запах плесени поначалу перекрывал запах испражнений, однако вскоре все изменилось, и теперь резкая вонь била мне прямо в ноздри. В темноте запахи имеют свойство обостряться, и от смрада у меня уже сводило горло.

Лежа на полу, я пыталась представить свою камеру. Я воображала, что в ней было окно, сквозь которое внутрь проникали солнечные лучи. Кор-мак говорил, что меня доставят в Западный комплекс, где проживала большая часть Прях всего Арраса. Он находился на берегу Бесконечного моря, так что если бы я могла выглянуть наружу, то, скорее всего, увидела бы сосны или даже океан. Ромен был всего в нескольких часах езды от океана, но я ни разу не покидала границ города. Количество людей внутри каждого поселения строго регулировалось, чтобы не повредить хрупкую жизненную паутину, поэтому города всегда находились под неусыпной охраной — для нашего же блага.

Эти комплексы, стоявшие на берегах Бесконечного моря, были расположены в каждом из четырех секторов Арраса. Они-то и контролировали все происходящее. В академии нам показывали лишь упрощенную карту, на которой были отмечены все сектора и их столицы: четыре совершенных треугольника суши, окруженных безграничным океаном, и башни Ковентри, расположенные в четкой симметрии, словно кончики креста. Больше нам видеть не разрешалось. Гильдия не хотела, чтобы школьники допускали мысль покинуть родные города. Нас учили, что, если в один момент с места сорвется слишком много людей, это может нарушить четко структурированную целостность Арраса, поэтому каждое перемещение должно было получать одобрение соответствующих органов, чтобы никто не подвергся опасности. Однако Пряхи обладали привилегией более свободного перемещения, и это ставило их в один ряд с влиятельными бизнесменами и политиками. Только это и привлекало меня в ремесле Прях — возможность увидеть мир, — но тот факт, что больше я никогда не смогу вернуться домой, сводил на нет всю ценность этой привилегии.

Если подумать, других достоинств в жизни Прях не было вовсе. Я больше не могла заставлять себя выдумывать это дурацкое окно, ведь солнца не было. Не было времени. Не было шума насекомых. Я не знала, сколько уже находилась здесь, и думала, не мертва ли я. Я решила заснуть и не просыпаться. Если бы это была загробная жизнь, и бы не видела снов. Но мне не везло: сон мой прерывался жуткими кошмарами. И я снова лежала, вглядывалась в темноту и старалась справиться со своими мыслями. Мой разум вопил от несправедливости происходящего.

А затем дверь распахнулась и внутрь ворвался свет. Он ослепил меня, но потом перед глазами постепенно начали вырисовываться очертания комнатки.

— Аделиса?

Неужели это было мое имя? Я не помнила его.

— Аделиса! — уже не так робко, но по-прежнему скрипуче.

— Отнеси ее в клинику и проведи регидрацию. Через час она должна быть у меня в салоне. — Скрипучий голос проинструктировал кого-то, кого мне не было видно. Второй человек молча направился ко мне. Я услышала стук ботинок о камни, затем меня перебросили через плечо.

— Ну и вонь. Никогда не думал, что из такого тщедушного тельца может выйти столько дерьма, — рассмеялся мужчина, радуясь своему остроумию. — Ладно хоть легкая.

Мне хотелось ответить, что голодание всегда сильно сказывается на весе человека, однако оценивать его глупое чувство юмора не было никакого желания. Кроме того, я была еще слишком слаба, чтобы защищаться.

— Что-то маловата ты для того, чтобы тебя выбирали в Пряхи.

Я промолчала.

— Знаешь, а ведь тебя выбрали еще в процессе тестирования, — продолжил он.

Я начала считать локоны у него на голове. Они были так темны, что казались черными, однако при ближайшем рассмотрении я заметила, что на самом деле волосы были каштановыми. Этот мужчина совсем не походил на других городских парней, выхолощенных до такой степени, что подбородки у них становились одинаково квадратными и гладкими, без единого следа растительности. Даже мой отец каждую ночь брился и полировал ногти. Этот парень пах потом и физическим трудом. Должно быть, он работал больше многих мужчин в Аррасе, ведь меня он нес так, словно я и вовсе ничего не весила. Сквозь тонкое платье я чувствовала, как перекатывались мускулы у него под кожей.

— А ты не слишком многословна, — усмехнулся он. — Что ж, хорошо. Приятно ненадолго избавиться от гнета этих привилегированных крыс, раздающих приказы налево и направо. Хотелось бы мне, чтобы все они онемели, прямо как ты.

— Думаю, даже немые девочки, — прохрипела я, — имеют больше привилегий, чем те отбросы, которым приходится тащить их вонючие тела наверх.

В этот момент я упала и наконец поняла, что мое заключение было очень долгим: удара о каменный пол я просто не почувствовала. Я была настолько готова к чему-то подобному, что тут же села и снизу вверх посмотрела на парня. Оказывается, мои глаза уже привыкли к свету настолько, что я смогла разглядеть отвращение на его лице.

Он выглядел так же, как и пах. Его лицо и шею покрывал толстый слой грязи, но под ним клокотала ярость. Темно-синие глаза, ярко выделявшиеся на грязном лице, пылали, и на мгновение я ощутила странное чувство в животе и снова потеряла дар речи.

— Ты уже можешь идти сама. Я делал тебе одолжение, — прорычал он. — Я-то думал, может, ты другая. Но не беспокойся, ты быстро освоишься среди них.

Я с трудом сглотнула и поднялась на ноги. Устоять на них оказалось непросто, но у меня еще осталась гордость, чтобы не оправдываться и ни о чем не просить. И все же я не могла отрицать, что теперь, когда я наконец-то его увидела, мысль о том, что он дотронется до меня, уже не казалась мне столь неприятной. Девочки не должны были заговаривать с мальчиками по пути домой и уж точно не должны были позволять им оказывать какую-то помощь. Большинство родителей, и мои в том числе, крайне редко вывозили дочерей в город, чтобы избежать слишком раннего контакта девочек с другим полом. Вот только, когда меня коснулись руки этого парня, по всему моему телу словно прошел электрический разряд, и вызвано это было вовсе не скромностью, которую годами воспитывали в нас в академии. Меня охватило желание сказать ему что-нибудь умное, но слова не шли, и я старалась сконцентрироваться на своих шагах. Это было непросто.

— Можешь пожаловаться на меня, когда окажешься на месте. Вполне возможно, они порвут меня на кусочки за то, что я оскорбил новую призванную. — Его слова звучали жестоко, и я с удивлением отметила, что они больно ранили меня. Я обидела его, приравняв к своим мучителям, а он ответил тем, что поставил меня вровень с остальными членами Гильдии.

Он шел так быстро, что я едва поспевала за ним. В мои ноги как будто впивались сотни иголок, но я старалась не отставать. Обернувшись, он увидел, что я ковыляла совсем рядом, и сильно удивился.

— Наверное, уже жаждешь заполучить всю эту навороченную косметику, — ворчливо добавил он, и мне снова захотелось как-нибудь обозвать его. — У Прях самые лучшие косметологи, — продолжил он. — Это одна из привилегий. И все новообращенные бедняжки страстно желают испробовать их искусство на себе. Должно быть, это тяжкое бремя — шестнадцать лет ждать, пока тебе позволят пользоваться помадой.