Я ненавидела, что со мной обращались, как с глупенькой городской девочкой, высшим счастьем для которой было раскрасить лицо, завить волосы и вступить в мир работающих людей. На фотографиях некоторые Пряхи были так накрашены, что напоминали пластиковых кукол, но разговаривать об этом не было никакого желания. Этот парень мог думать, что ему угодно. Он был никем. Я попыталась повторить это про себя еще раз, но получилось фальшиво. Я сама себе не верила.

— Раз тебя посадили под замок, — продолжил он, явно не нуждаясь в моих ответах для поддержания разговора, — значит, ты пыталась бежать. — Наши глаза встретились, и его взгляд как будто потеплел. — Думаю, в тебе есть немного огня, девочка.

Так и было.

— Ты всех девушек немногим младше себя называешь девочками?

— Только тех, которые выглядят, как девочки, — ответил он, специально подчеркнув обидное слово.

— Ну ладно. И сколько же тебе? Восемнадцать? — возмутилась я. Неужели он думал, что грязь на лице скрывала его возраст?

Он ухмыльнулся и покачал головой.

— Я рассудителен не по годам.

Я не спросила почему. Мне не хотелось слишком сближаться с ним — смысла в этом не было. Мы пошли дальше, однако он, не отрываясь, смотрел на меня. Должно быть, он ходил этой дорогой много раз и знал каждый поворот.

— Позволь, я понесу тебя, — предложил он, и в голосе послышались нотки участия.

— Я в порядке, — чересчур резко ответила я, но при мысли о том, что он снова дотронется до меня, шею начала заливать краска.

Он фыркнул и заглянул мне в лицо.

— Итак, ты пыталась бежать?

Я не отводила глаз от двери в конце коридора.

— Дай угадаю, ты думаешь, я донесу на тебя? — Он схватил меня за руку, и мы остановились. Парень склонился ко мне так, чтобы его слова не разносило эхо. — Если ты бежала, то не имеет значения, из-за чего. Ничего не имеет значения, если ты признаешься. Они тебя заметили и наблюдают. Так что послушайся моего совета, притворись, что ничего не знаешь.

Глаза его вспыхнули, словно пламя. Он действительно беспокоился обо мне.

— Но тебе-то какая разница?

— Они убьют тебя, — просто сказал он. — А девчонку, у которой хватило ума бежать, не часто встретишь в наши дни.

— Они и тебя могут убить за такие разговоры, — прошептала я в ответ, и в голосе моем прозвучали отчаяние, страх, все то, что я пережила в камере. Парень как будто понял все невысказанное, что я молча произнесла про себя, и наклонился еще ближе. У меня перехватило дыхание.

Но он лишь пожал плечами.

— Если ты им расскажешь. А ты этого не сделаешь.

Я попыталась скрыть свое разочарование, но он был прав. Доносить на него я не собиралась. Только вот почему — из-за того, что он назвал меня умной, или из-за того, что у нас появился общий секрет? Ни один из нас не был тем, кого мы ожидали увидеть.

Он открыл дверь, и за ней оказался ярко освещенный этаж с чисто-белыми стенами. Мне было странно видеть такое великолепие после заточения в холодной, пропахшей плесенью камере. Мой проводник взмахнул рукой, а затем, как только я переступила порог, прошептал так тихо, что я едва смогла разобрать:

— Кроме того, здесь есть вещи пострашнее смерти.

Кудахтанье косметологов Ковентри слилось в моих ушах в непрерывный гул. Парень оставил меня на верхней площадке лестницы, а девушка проводила в душ. Вода была настолько холодной, что мне показалось, что я больше никогда не смогу согреться, если не подыграю. И теперь я сидела, опустив глаза, тихая, послушная каждому их действию. Было совсем не плохо. Мне дали пушистый белый халат, и, хотя мне и хотелось ненавидеть все это, ощущение того, как мыли и расчесывали мои волосы, принесло мне некоторое облегчение. Наверное, я просто одичала.

Женщина яростно постригала меня, в то время как остальные втирали в мое лицо крем. Бровям придали форму дуги и тут же подчеркнули их карандашом. Затем лицо покрыли молочно-белым тональным кремом, а поверх присыпали пудрой. Я помню, как тщательно моя мама проделывала то же самое, поясняя мне каждый шаг. И всякий раз она, не переставая, щебетала, что мне, когда я вырасту, понадобится гораздо меньше косметики, ведь кожа у меня была удивительно чиста. Она бы ужаснулась, увидев, что они нарисовали сейчас на моем лице. Я представила, как она врывается в комнату и спасает меня от пудры, ярких румян и карандаша для подводки глаз.

— Она жутко костлявая, — заметила женщина-парикмахер, расчесывая мои влажные волосы с огромным количеством геля.

— Она ведь была в камере? — полувопросительно произнесла ее коллега.

Подняв глаза, я ожидала увидеть одно выражение лица — порочное и высокомерное, — однако обнаружила лишь маску безразличия. Голос у нее сорвался и выдал тем самым ее замешательство, однако вовсе не это заставило меня пристально вглядеться в ее лицо. Косметолог была потрясающе красива, и поспорить с ней в этом могла бы лишь женщина-парикмахер. Кожа одной была нежна, как свежий мед, а черные миндалевидные глаза густо подведены. Другая была бела лицом: золотистые косы венцом лежали у нее на голове. Губы ее были красны, как свежая кровь. Я отвела взгляд. Что же они думали о моих тусклых медных волосах и бледной коже? Я больше не смотрела на них; они же все смыли и нанесли макияж заново. Все это время я хранила молчание. Женщины продолжали обмениваться сплетнями, но ни разу не обратились ко мне. Я не знала, чем это было вызвано — тем, что они считали меня намного выше или намного ниже себя. Завершив свое дело, они оставили меня одну на стуле, и я наконец отважилась снова поднять глаза и увидеть свое отражение в зеркальных стенах комнаты. Я смотрела на себя саму со всех сторон и оттого начала казаться себе чужой. В простом белом халате я была похожа на маму — выглядела старше и намного красивее. Я выглядела, как женщина.

Поднявшись, я сделала несколько шагов по направлению к холодному стеклу. Зеркала никогда не привлекали меня, однако теперь они меня успокаивали. Сотни моих отражений взирали на меня, как бы подтверждая мое существование. Я повторяла про себя собственное имя и пыталась увязать его с той женщиной, чьи рыжие локоны ниспадали на белый халат, а изумрудно-зеленые глаза на гладком, безупречной формы лице сияли золотой подводкой. Это было лицо незнакомки. И в то же время мое. Аделисы.

Пока я разглядывала себя, не в силах пошевелиться, сбоку вдруг раздался треск, и я оглянулась, не понимая, каким образом могла повредить зеркало. Однако на его месте вдруг обнаружилась стеклянная панель. Внутрь зашла женщина, и панель бесшумно закрылась позади нее. На ней был эксклюзивный костюм, а черные, цвета воронова крыла волосы были собраны в пучок. Возраст из-за количества косметики определить было невозможно, однако очертания скул, дуги бровей, чересчур высоко поднятые над неестественно фиалковыми глазами, внешне добавляли ей лет. Но манера ее поведения, некая аура власти, дорогой костюм — все это говорило о том, что женщина эта была не обыкновенной Пряхой.

Она заговорила не сразу. Вместо этого она смерила меня с ног до головы оценивающим взглядом, а я задумалась, позволено ли говорить с Пряхой, и вспомнила юношу, который вывел меня из камеры. «Притворись, что ничего не знаешь». Впрочем, я вряд ли смогла бы просто молчать день за днем.

— Поздравляю с назначением, — прошептала она так тихо, что даже в пустой комнате мне пришлось напрячь слух, чтобы ее понять. Я задержала дыхание, чтобы оно не заглушило ее слова. — Немногим выпадает эта честь, Аделиса. Ты должна гордиться собой. — Улыбка не изменила выражения ее фальшивых глаз. — Меня зовут Мэйла, и в мои обязанности входит встреча и обучение призванных. Мы работаем и с другими девушками. Завтра начнутся ознакомительные занятия. Ты чуть не пропустила их.

— Я прошу прощения, — пробормотала я, не в силах поднять глаз от стыда.

— Сядь, — приказала Мэйла, махнув рукой в сторону единственного стула. — Жизнь Пряхи — это честь. Ты можешь делать то, чего другие не могут. Тебе дается сила.