— Твое перемещение займет всего час, — доверительно сообщила проводница, но я едва расслышала ее голос сквозь толстый слой металла. — Удачи, Аделиса.

Жаль, я не спросила, как ее зовут.

Шлем на голове ограничил мне обзор, однако в нем были прорези для глаз. Комната казалась нелепой. Голая, с белыми стенами, не считая часов в углу.

К горлу подкатила тошнота. Пол вдруг ушел из-под ног, и желудок перевернулся, но я не упала. Шлем удерживал голову в вертикальном положении, шея была вытянута, и рвоты не было, хотя я чувствовала позывы. Закрыв глаза, я постаралась глубоко дышать, чтобы стало легче. Когда я вновь посмотрела вокруг, комнаты за железными прорезями для глаз уже не было. Там лишь мерцали и кружились огни. Эта картина успокоила меня, и я постаралась сосредоточиться на сияющих нитях, которыми была заполнена перемещающая камера. Сверкающие дорожки тянулись через всю комнату, серые нити пронизывали ее тут и там, превращая все окружающее в одну яркую материю, отливающую золотом и серебром. Где-то сидела девушка, которая переплетала ткань этого места в ткань комнаты в Ковентри, тем самым перемещая меня. Сотни миль преодолевались без единого движения. Процедура была тонкой и сложной, а потому доступной лишь самым влиятельным людям Арраса. Несколько лет назад по телевидению показывали специальный репортаж об этом процессе.

Огни постепенно начали угасать, и медленно, очень медленно из сверкающего потока появились серые стены, а лучистая канва обрела очертания конкретной комнаты. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем последние лучи растворились, но наконец шлем сняли с моей головы, и я почувствовала безмерное счастье.

Вокруг меня тут же выстроился эскорт из одетых в парадную форму офицеров. Тот, что снял с меня шлем, задумчиво посмотрел на железные кандалы. После часа перемещения запястья ужасно болели, и я уже собиралась сказать об этом, но тут вперед вышел молоденький блондин в дорогом костюме и поднял руку. Он наклонил голову набок, и я поняла, что его имплант включен. Несмотря на молодость, юноша, похоже, был здесь главным. Внешность его была такой, что, напечатай его фотографию в ежедневном бюллетене, мои одноклассницы пересмотрели бы тот выпуск от корки до корки, хихикая и передавая журнал друг другу. Я же, стоя рядом с ним, чувствовала лишь любопытство.

— Вколите ей успокоительное.

— Сэр? — переспросил офицер, не в силах скрыть изумления.

— Она хочет, чтобы ей вкололи успокоительное, — оборвал его блондин. — Хотите спросить ее зачем?

Офицер отрицательно покачал головой, однако, когда вперед вышел медик со шприцем, парень виновато отвел голубые глаза.

Когда мне было восемь, живущая по соседству девочка Бет как-то нашла упавшее птичье гнездо. Оно лежало прямо на границе, разделяющей наши дворы. Мне не разрешали заходить к ним, а она ни разу не бывала у нас. Эта граница стала для нас серьезной преградой, которая вставала между нами везде и всюду: дома, в академии и даже в компании соседских девочек, с которыми мы играли. Бет подговорила и остальных подруг не общаться со мной, так что я оказалась в изоляции. Ее подначки заставляли меня робеть и смущаться перед ней, и, вместо того чтобы сделать шаг вперед, я всякий раз испуганно отходила назад. И в тот день, когда я увидела, как она толкает палкой упавшее гнездо, я молча наблюдала за этим со стороны, пока не заметила внутри голубоватый проблеск.

— Стоп, — слово это прозвучало едва слышно, уловить его можно было с огромным трудом, однако на улице было очень тихо, и Бет подняла голову. Наши взгляды встретились, и палка замерла в воздухе.

— Что ты сказала? — спросила она тоном, который должен был тут же поставить меня на место.

Однако голубые блики всколыхнули что-то внутри меня, и я повторила приказ — на этот раз громче.

Бет подошла ближе к границе, но пересекать ее не стала. Вместо этого она подвинула гнездо палкой на мою сторону.

— Вот, — насмешливо сказала она. — Держи свое драгоценное гнездо. Оно теперь абсолютно бесполезно, потому что мама-птичка больше в него не вернется. Им не нужны их яйца, если кто-нибудь потрогал их.

Во мне клокотала ненависть, но я лишь молча стояла на своей стороне и смотрела, как она уходит домой. Бет открыла дверь и в последний раз оглянулась на меня. Во взгляде ее сквозило пренебрежение. Потом я еще долго смотрела на гнездо, из которого на траву выкатились два яйца. Глядя на них, я подумала о нас с сестрой — две сестренки, два потерянных воробушка. Затем, набрав в руки побольше сухих листьев, я осторожно положила яйца обратно в гнездо и аккуратно установила его в ветвях дерева, растущего на нашем дворе. И все же этот скромный жест не смог успокоить горевшую в моей груди ярость.

Я смотрела на гнездо и ужасно переживала из-за того, что не могу защитить эти маленькие жизни, вплетенные в паутину всего сущего. Дерево и гнездо вдруг подернулись сияющей рябью, и я увидела нити, пронизывавшие все вокруг. Тогда я потянулась и провела пальцами по одной из них. Конечно, я и раньше слышала о ткани жизни, однако впервые увидела воочию эти горизонтальные линии, переливавшиеся всеми цветами радуги и формировавшие каждую мелочь в окружающем мире. Я все глядела на них и наконец заметила, что они медленно двигались вперед, все дальше и дальше от меня. Это была не просто ткань бытия, это были нити времени. Интуитивно я ухватилась за одну из золотых нитей и поразилась, до чего шелковистой она была. Я попыталась оттянуть ее назад, к тому моменту, когда мама-птичка еще защищала своих малышей. Но нить ускользнула. Что бы я ни делала, нити продолжали двигаться вперед. Пути назад не было.

Мама-птичка так никогда и не вернулась. Каждое утро я проверяла голубоватые яйца до тех пор, пока однажды это не заметил папа. Тогда гнездо исчезло. Я не дотрагивалась до яиц, но, видимо, мама-птичка просто не знала, где искать исчезнувшее гнездо.

Кругом была тьма и сырость. Проводя ладонью по полу моей камеры, я чувствовала то ребристую, то гладкую поверхность. Неизменно оставалось лишь одно: она всегда была холодна. Подозрения моих родителей насчет Гильдии имели под собой основания. Интересно, знала ли моя мама, где я? Я представляла, как она кружит по пустому дому, как та птичка, напрасно пытающаяся отыскать свое гнездо.

Если, конечно, мама все еще была жива! Сердце мое на мгновение замерло. К горлу подкатил комок, перед глазами всплыла картина упакованного в мешок окровавленного тела. Ами тоже была у них. Мысль о том, что они могли сделать с ней все, что угодно, заставила мой желудок сжаться в комок. Ни разу за все прошедшие годы тренировок родители не попытались мне что-либо объяснить. Они лишь твердили, что боятся меня потерять. Отец отговаривался повышенной ответственностью, которая возлагается на человека, наделенного большой властью, однако все это долетало до меня в сухих, коротких фразах. Каждый раз, когда отец становился чуть более резким в своих высказываниях, мама шикала на него. Гильдия давала нам еду, контролировала погоду и следила за нашим здоровьем. Правительство всегда казалось мне человечным, но теперь мне необходимо было поверить, что Ами находилась у них в руках. Какие бы преступления я ни совершила, они должны понимать, что сестра была ни при чем. Только теперь я осознала, как сильно я заблуждалась насчет Гильдии и своих родителей. Ами забрали по моей вине. Это мои руки выдали меня на тестировании. Я водила пальцами по шершавым камням до тех пор, пока подушечки не покрылись кровавыми трещинами.

От фактов не убежишь. Родители научили меня скрывать свой талант. От меня требовалось лишь умело притворяться в течение месяца тестирования, и тогда мне удалось бы ускользнуть от системы. Если бы я не была так эгоистична и труслива, если бы не боялась расстроить мать и отца в вечер призыва, ничего из этого могло бы и не случиться. С другой стороны, я даже представить себе не могла, как бы тогда все обернулось. Допустим, я бы рассказала родителям, что сдала экзамен, смогли бы мы тогда убежать? В голове то и дело всплывали воспоминания из детства: родители всегда были очень сильными, но при этом мало с кем общались. Они были абсолютно счастливы друг с другом. Папа постоянно оставлял маме маленькие любовные записочки по всему дому, но, если я вдруг находила такую, это вызывало во мне чувство непонятного протеста. Он относился к ней с таким уважением, которое не часто встретишь в Ромене. Я всегда думала, что их сближает нежелание видеть меня Пряхой, ведь это могло разделить нашу семью, а, кроме семьи, у нас больше ничего и не было. Однако за чудесным фасадом нашего дома скрывались секреты — взять хотя бы мое обучение, которое проводилось втайне от Ами. Родители говорили, что она не поймет, и использовали при этом тот же многозначительный тон, которым обсуждали мое «состояние».