Отец Он не знал, как сделать, чтобы его любили, чтобы его любил хоть кто-то на этом свете. Он не знал. И поэтому Жил сам-один незаметно. Как соловей в куртине. (А может – Христос в пустыне.) Как соловей одинокий, в шапочке такой же татарской, в таком же халате сером, сером халате больничном – соловей стариковской больницы с последнею кличкой «профессор» – отец! – соловей отпетый. (А может – Христос распятый.) О, спой мне, отец, сквозь чащу, сквозь непроходимую толщу… И, может быть, я услышу, пойму тебя сердцем прозревшим. (А может – Христос воскресший.) «Рождённый в песках, в пещере…» Рождённый в песках, в пещере под тёплые вздохи волов, Ты был ли? Но искренней вере не нужно ответных слов. Кто верит, тот видит и знает, и жизнь свою делит с Ним. А Он – как ему подобает – не всякому зрящему зрим. Слава меж людьми и венки мученические[2] Приспевает время мучеников, что спасут народ и други. Приспевает время лучников, время шлема и кольчуги. Кузнецы! мечи выковывай из победно-звонкой стали, блеском стали очаровывай замохнатевшие дали. Раздувай дыханье горнее: скоро, скоро время спросит, скоро, скоро горе-горюшко верных рыцарей подкосит. Упадут они, емелюшки, не с девчатами в солому, упадут они в земелюшку, чтобы дать простор живому. Плачей отвоют души их на погостах древнерусскиих так, как будто самолучшие отплывают в лодках узкиих. Над озёрами заволжскими, где стрижи с водой забавятся, новые кресты да колышки к мёртвой городьбе прибавятся. А когда с землёй сравняются скромные захоронения, люди с этой бойней справятся и – на новое сражение. Так – всегда. Не позабыты вы, шлем с кольчугой харалужною. Слава меж людьми – убитому! Слава в небесах – живущему! «Опять лечу под облаками…» Опять лечу под облаками, и так дорога не легка. Машу крылатыми руками, тщусь пересилить облака. Они же с часом всё тучнее, ретивей прут наоборот; темнее в небе и влажнее, вот-вот и ливнем обольёт… А всё далёко и далёко Подол и Вышний Волочек. И волооко-волооко… Курлы!.. и губы на крючок. И вот опустишься на землю, что в ад. Зачем стремилась зря! Здесь псы тревожным слухам внемлют да рыщут внуки октября. Трамвай мечтаний
Быть может, дышу я… быть может, живая лишь для того, чтобы дорассказать эту историю-судьбу трамвая, что, лбину железную в кровь разбивая, безумец! торопится нас спасать. …Вот он бежит, глаза разбрызгивая, спрямляя пути-кривули. Несётся – красный, гремит кастрюлей, забытых в ночи разыскивая. Чудак! или сам он покоя не хочет? или не жалко вагоновожатую? она же по-детски совсем хохочет… она же хорошего только хочет… а надо – сквозь ночищу клятую! А ночь припасает такие (!) оказии, такие безумства вагоны знают, такие дремучие вваливаются азии… а ты одна в кабинке трамвая, а ты одна глазастою ведьмою на помелище огненном этом летишь, громыхая… И всё ты изведаешь, пока долетишь-доползёшь к рассвету. Вагоновожатая! девочка… дурочка… Светится насквозь душа без изъяна. А жизнь… она редко дует в дудочку, всё больше лупит по барабану. И станешь однажды седины подкрашивать, ржавея вместе с трамвайной торбою, где мало радостей, где много страшного за годы мученства скопится скорбного. …Но мне привиделось, нет, не старение – а распрямление спины робеющей и праны праведной серебрение, и ты над рельсами – в полёте бреющем… в полёте бреющем над миром зреющим. «Благовещенье – Боговещание…» Благовещенье – Боговещание. Это музык с небес обещание. Ибо отрок Свиридов тамотки изучает небесные грамотки. Ибо душ накопилось невинныя, загублённых напрасно, – невидимо! Кровью-калом земля унавожена, на лопатки пред хамом положена, вся изорвана, вся измучена… Разве только на дыбу не вздрючена. Стольки веки побоища, срамища… Жуткозверья шатается мамища – сатанинская спесь. Этак в диком лесу, этак в лешьей тайге только есть. Богородице-Дево-Заступница, на Тя уповаем днесь. Плач неродящей матери Маленький, родненький мой! – ты не со мной, не со мной. Нет тебя, не было вовсе. Ты не пришел сюда в гости. Я без тебя где-то здесь… Ты без меня где-то там… Страшную эту месть не пожелаю врагам. Жалкая меж матерей, нищая – всех я нищей. Кто растолкует мне смысл тщетных моих мощей? Но – приготовил век радость и для меня: ты не умрешь вовек, ты избежишь огня, ты не уйдешь в Афган, ты никого не убьешь, ты ни в один капкан, мальчик, не попадешь… Жалкая меж матерей, вот я! – счастливей всех! Слушай же, небо-зверь, мой сатанинский смех. |
