Хочется закончить цитатой из «Гонимых»: «Общеродовая судьба – это кажется невероятным обобщением, но есть же такие всеми любимые, всеми оцененные сорта садовых деревьев, со своей селекционной историей. Никто этого не отрицает. Почему же надо отрицать судьбу рода?» А разве слово «родина» не происходит от слова «род»? Евгений Евтушенко Стихи разных лет Ясное имя Не бойся быть русским – не трусь, паренёк, Не бойся быть русским сегодня. За этим не заговор и не намёк, За этим – желанье Господне. Он нас породил. Он один и убьёт. А прочие все – самозванцы. Да их ли бояться! Не трусь, паренёк, На русский призыв отзываться. Прекрасное, ясное имя Иван. Чудесное имя Мария. Светите друг другу сквозь черный туман, В который попала Россия. 1990-е годы «Мамке Волге поклонюсь…» Мамке Волге поклонюсь. Батьке Дону улыбнусь. Помолюсь гряде свинцовой, Небо – это тоже Русь. Я – чудная, ты – чудак, Съехал с матицы чердак. Помолюсь звезде лиловой Под созвездьем странным – Рак. Где ни ступишь – бурелом, Надоело – напролом. Помолюсь судьбе бедовой, Чтоб не прыгала козлом. Мамке Волге, батьке Дону, волку, белому батону, вербе тихой помолюсь, к лику Божью прислонюсь: поддержи мя, Вседержитель, я немножко тоже Русь. «Природе что́: она то шьёт, то порет…» Природе что́: она то шьёт, то порет, то солнце выкатит сизифье – и народ хоть в пляс иди… А то опять Федоре на грядки море выльет в огород. А то закрутит больно ивьи руки да по щелям, как бес, заверещит. Природе что! Ещё не то от скуки, бывает, совершит. Ей спишется. Она – сама царица и госпожа всему. Зато сижу сейчас, прижавшись к печке тёплой, и страница белеет парусом лирическим у глаз. Ну что же, длись, нескладная погода, унылый май и холода застой. Сейчас со мной и воля, и свобода, и мне тепло от печки золотой. Чёрные нитки Устала быть всезнающей змеёй. Устала от черняги испытаний. Я – целый век, при всех царях – изгой, устала от привычки улетаний. Литавр не бил и не сверкала медь: Я их своей рукою отстранила. А то, что мне хотелось бы иметь… нечистая смахнула сила. А всё-таки хорошее сказать так хочется об этой жизни-блудне, оставить слово, даже слог связать из сумасбродства буден (или будней). Уж солнечной и светлой не прослыть. Но оцени, Господь, мои попытки луч света спеть, изобразить иль свить. Но под рукою чёрные все нитки. Под звёздами Где Север – там ещё, как инок на столбах, стоит какой-то свет, хоть всё вокруг погасло. …Я ничего не знаю о звездах, не смыслю ни аза в простом и ясном. И если коростель-дергач и он же драчик трещит всю ночь в один и тот же тон, что делает он: славословит?.. плачет?.. Иль молится самозабвенно он? Не знаю… Нет, не просто всё ночное. Как омут – сон людишек-карасей, где ловит нас на свой крючок иное, к чему не подступиться жизнью всей. (Коля Тряпкин) Плакал поэт над своими стихами, плакал, что их написать дал Господь, а над бессильными телесами женскими складками падал исподь. Был он по немощи страшной обряжен в бабью рубаху и чисто побрит, был он помыт и, как кукла, усажен в угол постели, да там и забыт. Строчки ему прочитает Наташа. Строчкой своей содрогнётся старик, и изо рта выползает, что каша, речи творить отказавший язык… Словно грядущая мира кончина рядом присела к нему на кровать. Тут погибает не просто мужчина – русского духа боянова стать. Пикалка Я мукалка, я пикалка: пипи-муму-хаха. Зверушка-недотыкомка, промашка петуха. Я пикалка, я мекалка: пипи-хаха-меме. Такая моя песенка, и я в своём уме. В своём уме, не в вашенском: пипи-хихи-хаха. Хлебнёшь ли чистой, кашинской, а лезет требуха. Всё хрен да чепуховина… И каждый божий час какая-то хреновина растёт в стране у нас. И через эти тернии, древнея с каждым днём, мы с мукалкой, мы с пикалкой, куда-нитось бредём. Куда-нитось да вышвырнет витиеватый путь, и выучен, и вышколен – наступит новый жуть. |
