— Он просто сумасшедший, — сказала Нинель, — как можно посылать почтой в такую даль ампулы? Но ты знаешь Сашку — он просит об этом так, словно делает мне одолжение.

Марлена с горьким удовлетворением помогала подруге доставать и упаковывать лекарства. Но адрес на посылке она надписать отказалась.

А года два спустя, когда Марлена только что пришла с работы, зазвонил телефон. Знакомый голос спокойно сказал:

— Узнаешь? Это я, Саша. Приехал в отпуск. Хочу тебя повидать, если не возражаешь.

Она с некоторым волнением ответила:

— Конечно!

И услышала:

— Так мы скоро придем. Я ведь не один — с женой.

Жена Саши была маленькая, худенькая, выглядела девочкой. Впрочем, это было лишь первое и довольно обманчивое впечатление. Зная болезненную Сашкину честность, Марлена не сомневалась, что девочке известно все об их прежних отношениях, и думала, что та пришла сюда из ревнивого любопытства. Но девочка с удовольствием уплетала сардинки, ветчину, сыр и вообще все, что нашлось у Марлены в холодильнике, с уважением разглядывала стеллажи с книгами («У нас в поселковой библиотеке, наверно, меньше!»), удивилась, что Марлена путается в объяснении цинкографического процесса («У вас же отец иллюстрирует книги?» — «Отчим!» — машинально поправила Марлена. «Не вижу разницы, — твердо возразила девочка, — вы же с малых лет вместе с ним?») и очень толково поправила раза два Сашку, когда тот пропустил важные подробности, рассказывая о каких-то трудных медицинских случаях.

— Вы тоже врач? — спросила Марлена.

— Фельдшерица-акушерка.

— Я же писал тебе, как мы с Танечкой принимали первые роды в поселке? — вспомнил Сашка.

Марлена с интересом поглядела на обоих.

А Таня, намазав ломтик ветчины горчицей, улыбнулась и сказала:

— Вы знаете Сашу? Я уже в ту ночь понимала, что быть нам с ним мужем и женой. А он все еще думал, что любит вас…

Сашка благодушно прихлебывал чай и вовсе не казался смущенным.

— Вы, женщины, как-то лучше разбираетесь в таких делах. Лена даже в институте говорила мне, что я люблю не ее, а свою фантазию… или как-то в этом роде…

— Вот именно! — Марлена принужденно рассмеялась. Она действительно однажды сказала ему, что он любит не ее живую, а ее выдуманную. Но сказано это было для того, чтоб заставить его возражать. И он возражал очень бурно. — В общем, все к лучшему в этом лучшем из миров… Обидно только, что я так волновалась, когда писала тебе о распределении и о том, что меня оставили в Москве. Почему ты не ответил?

Ей теперь действительно было стыдно тех чувств, с которыми она ждала ответа. Сашка погрустнел.

— Ох, это целая история! Ведь мы с Танечкой к этому времени уже зарегистрировались. Специально ездили за шестьдесят километров на попутном грузовике в город…

— Это он пожелал! — мимоходом вставила Танечка.

— Да, чтоб не было сплетен, — мотнув головой, упрямо сказал Сашка. — Там, знаешь, мало женщин, и оттого… Ну, в общем, поехали регистрироваться. И я из города отправил тебе авиапочтой большое письмо обо всем… Даже заказным послал, для верности.

— Я не получила, — удивленно и медленно сказала Марлена, думая о том, с какими мыслями она читала бы это письмо.

— Знаю! — Саша отставил стакан и закурил. — То есть узнал гораздо позже. Там на аэродроме произошел пожар. Один пьяный мерзавец швырнул спичку в неположенном месте. Жертв, к счастью, не было, а самолет сгорел. И грузы. В том числе почтовый мешок. Потом уж нас по квитанциям извещали. А те, кто посылал не заказными, наверно, и до сих пор не знают…

— В общем, известили-то нас недели через три, — деловито объяснила Танечка, — и тут как раз пришло ваше письмо… о распределении. И знаете, — она мягко улыбнулась, — я сказала Сашке: «Значит, судьба. Пусть лучше думает, что она (вы то есть) первая отказалась». Женщине так приятнее, правда?

Марлене стало жарко. Эта девчонка, кажется, намерена жалеть ее?

— Вы долго изучали психологию женщин? — надменно начала она.

Но Танечка не дала ей докончить, вскочила со своего места и, подойдя к Марлене, положила свои маленькие энергичные ручки ей на плечи.

— Ну зачем вы так? Мне очень хочется дружить с вами. Саша всегда говорит, какая вы умница… — Она подумала секунду и тихим, тоненьким голоском сказала: — Вы с ним замучились бы. Оба. Вы деликатная, а он сумасшедший. То есть его заносит. Понимаете? Нужно быть очень крутой и даже грубой, чтоб он не делал глупостей. А разве вы можете быть грубой?

— А вы? — невольно спросила Марлена и, опомнившись, засмеялась. — Ну, Сашка, берегись, сейчас мы тебя проанатомируем…

— Вы не стесняйтесь, не стесняйтесь, девочки, я могу и выйти, — сердито сказал Саша.

Но через десять минут все трое искренне хохотали, когда Танечка в лицах изображала, как Сашка ведет прием и в разгар уборки требует от здоровенных трактористов, чтоб они не пили сырой воды из тех водоемов и источников, которые им лично бактериологически не проверены.

Потом пришли вызванные по телефону Нинель с Таиром, и Сашка горячо благодарил Нинель за лекарства — тогда в их палаточном городке медикаменты были на вес золота. И главное — все дошло в целости — так ловко и аккуратно Нинель упаковала каждую ампулу, каждый флакончик… Нинель переглянулась с Марленой: даже в таком пустячном деле ей не хотелось присваивать чужую славу. Танечка вдруг всплеснула руками.

— Что я тебе говорила, Саша! — Она с детским оживлением поглядывала то на мужа, то на обеих подруг. — Я сразу сказала, что, если Марлена такая, как он рассказывает, она непременно поможет собирать посылку. Видишь теперь?

Они засиделись допоздна, благо мать и отчим Марлены совершали свой ежегодный рейс на теплоходе по Волге и можно было болтать хоть до утра, никому не мешая. На следующий день Саша с Танечкой отправлялись по туристским путевкам на Черноморское побережье: «Я ведь никогда не видела моря, — объяснила Танечка, — родилась в Акмолинске, там и жила, пока не послали в совхоз…» — она сделала жест в сторону Саши, как бы поясняя этим, что произошло дальше.

Расстались они искренне довольные друг другом. Позже, вспоминая с Нинель эту не совсем обычную встречу, Марлена не без юмора изображала, как она собиралась покровительствовать беззащитной девочке, которую притащил к ней этот невозможный Сашка, и как беззащитная девочка мигом уложила на обе лопатки столичную самоуверенную «штучку», какой почитала себя Марлена.

Теперь, в новогодний вечер, стоя в одиночестве у окна ординаторской, она думала о Сашке, который воображал, что любил ее, а женился на худенькой и в общем-то некрасивой девочке-фельдшерице, и который, по мнению Нинель, чем-то похож на Рыбаша. Глупости! Ничего общего! Рыбаш…

Дверь тихо скрипнула.

— Марлена Георгиевна, — позвала тетя Глаша, — половина девятого… По палатам пойдете?

Батюшки, с этими дурацкими воспоминаниями можно прозевать все на свете!

— Конечно, пойду, тетя Глаша. Почему спрашиваете?

— Да нет, — тетя Глаша отвела глаза, — я только посоветовать хочу: вы сегодня построже проверяйте. Вечер-то особенный, знаете.

— Ну и что же? Надеюсь, наши больные не собираются в рестораны? — Марлена под шуткой скрыла неопределенное беспокойство.

— Какие уж рестораны!.. — тетя Глаша вздохнула. — А все-таки народ разный, своей пользы не понимают, могут и учудить чего-нибудь…

— О чем вы, тетя Глаша? — нетерпеливо спросила Марлена. — Поужинали все? В столовой никого не осталось?

— В столовой уже и свет погасили, — тетя Глаша опять вздохнула.

— Ну и прекрасно. Ступайте. Я сейчас приду.

Она дала санитарке выйти, подошла к зеркалу, поправила шапочку и, с сожалением оглянувшись на молчаливый телефон, решительно направилась к двери.

В половине десятого Марлена возвратилась с обхода. Всюду полный порядок, даже ходячие больные сегодня улеглись вовремя и не докучали сестрам просьбами дать додумать один-единственный ход на шахматной доске и доиграть последнюю партию в домино. В каждой палате ей пожелали счастливого Нового года. Горнуш из Закарпатья, переведенный в общую палату на следующее утро после смерти Сушкевича (его убедили, что Сушкевича жена увезла за город, на воздух), с застенчивой улыбкой показал ей поздравительную телеграмму, которую он получил еще днем от товарищей с фабрики. В маленькой третьей палате для тяжелобольных пусто. Федосеева из восьмой палаты, та, которую сестра Груздева чуть не отравила нашатырем и которая сберегает компоты и кисели для дочки, сияя от удовольствия, раскрыла перед Марленой жестяную коробочку с монпансье.