— А-а, дождался свою подружку! — говорит пожилой, усатый человек и откидывается на подушки. — Вот моя подруга-то не торопится…

Кира отчаянно краснеет и снова хватается за спасительное «здравствуйте», которое на этот раз обращено ко всем обитателям палаты.

Костя лежит у окна. Он хмурит брови и деловито советует:

— Ты подвинь табуретку, а то мне подниматься еще не велят…

— Конечно, конечно, — торопливо отвечает Кира, но от волнения не видит ни табуретки, ни того, что в палате уже появились другие посетители.

Табуретку придвигает Костина мама и, легонько охватив плечи Киры, усаживает ее.

— Вам сумочка мешает? Поставьте сюда…

— Это для Кости. Клубника. Она мытая…

Кира неловко вытаскивает банку с аккуратно завязанной горловиной.

— Ну, Костик, — смеется Ольга Викторовна, — все по твоему веленью, по твоему хотенью! Только говорил: «Вот бы клубники!..» А я даже не знала, что она уже появилась… Большое спасибо, Кирочка.

Ольга Викторовна берет из рук Киры банку, ставит ее на тумбочку.

— Ты ешь! Ты сейчас же ешь! — командует счастливая Кира. — Давай я тебя покормлю.

— Да брось, пожалуйста… Маленький я, что ли?

Но Кира уже увидела на тумбочке ложку и принимается за дело. Первое смущение преодолено. На них никто не обращает внимания. Ольга Викторовна незаметно исчезла, а у каждой кровати свои гости, свое угощение, свои тихие разговоры.

— Ты сама ешь, — говорит Костя, с наслаждением уписывая ароматные, крупные ягоды.

— С ума сошел! Да я сегодня столько ее съела!

Кира сочиняет не моргнув глазом: клубника еще очень дорогая, она не попробовала ни единой ягодки. Наконец, когда банка наполовину опустошена, Костя с сожалением мотает головой:

— Довольно! Мне сразу помногу нельзя. Доктора не велят.

— Дядя Матя?

— И он, и Андрей Захарович.

— А кто из них лучше? — ревниво спрашивает Кира.

— Оба мировецкие, но, знаешь, какие-то разные, — подумав, отвечает Костя и вполголоса принимается рассказывать о врачах, о больных, которые лежат в этой палате, о том, как мучился тот пожилой, усатый человек и как долго Матвей Анисимович уговаривал его решиться на операцию.

— Ему, знаешь, три четверти желудка вырезали, — делая круглые глаза, шепотом объясняет Костя. — Мать для него тут особую еду придумывает.

— А потом как же? — испуганно спрашивает Кира.

— Врачи говорят — потом будет есть как все, только понемногу и часто… А вон тот молодой, в углу…

Они шепчутся долго, обо всем на свете, перескакивая с обстоятельного обсуждения профессии врача (Костя склонен теперь одобрить решение Киры) на перспективы начавшегося футбольного сезона. Но в футболе Кира смыслит мало, и потому разговор переходит на те годовые контрольные, которые давали в Кириной школе, и на то, с кем Кира дружит в классе, и какие книги любит Костя, и какие новые фильмы идут в кино, и, конечно, Кира вспоминает о новой советской космической ракете, которая была запущена как раз на следующий день после того, как Костю ранили. Тут Кира в страхе замолкает: тетя Юля строго-настрого предупредила ее, чтоб о ранении, об операции и, конечно, о том, что Костя «вторично рожденный» — ни слова. До этой минуты Кира тщательно обходила запретные темы — и нате же, сорвалась! Но Костя даже не замечает испуганного молчания Киры. Космическая лаборатория, мчащаяся вокруг Земли, волнует его в первую голову теми радиосигналами, которые могут принимать даже любители коротковолновики.

— Меня это дело во́ как интересует! — увлеченно объясняет он. — Только физику надо мне подтянуть, понимаешь. У тебя как с физикой?

— У меня ничего, — скромно говорит Кира, — годовая, наверно, будет пятерка.

— Ишь ты! — с завистливым уважением восклицает Костя.

— Да это же пустяки! — энергично возражает Кира. — Я ручаюсь, что за лето подтяну тебя и по физике и по чему угодно.

Но Костя недоверчиво поджимает губы:

— Подтянешь! Увезут тебя на дачу или просто не позволят…

— Во-первых, если я не захочу, меня никуда никто не увезет, — гордо заявляет Кира, — а во-вторых, почему не позволят?

Костя отводит глаза:

— Ну, я не знаю… Родители не любят, когда девчонки с мальчишками дружат.

— Мой папа и тетя Юля не такие дураки! — обиженно заступается Кира.

— Слушай, — вдруг спрашивает Костя, — она правда очень хорошая?

— Кто? Тетя Юля? Она замечательная!

— Так почему же ты ее теткой зовешь?

Теперь молчат оба. Наконец Кира решается.

— А… а как? — шепотом спрашивает она.

— Если б у меня был хороший отчим, — тихо, сквозь зубы, отвечает Костя, — я бы его только папой звал…

И в эту минуту в палату входит молоденькая сестричка:

— Товарищи посетители, без пяти шесть! Прощайтесь, прощайтесь, не задерживайте наших больных, им отдохнуть надо!

Она говорит весело и дружелюбно, но в палате сразу становится грустно.

— Как быстро! — вздыхает Кира.

— А ты опять приходи. Здесь каждый день пускают, — у Кости немного смущенный вид, — если, конечно, хочешь…

Сестра уже ушла, посетители неохотно и медленно собирают какие-то баночки, посуду, книги. Но сколько ни тяни, а время истекло. Кира оглядывается. Уже ушла толстая суетливая жена усатого больного и встал с табуретки молодой летчик, который приходил навестить брата, такого же молодого парнишку, как он сам. Наверное, надо уходить и ей, Кире, но почему же не зашла, как обещала, тетя Юля и не вернулась Ольга Викторовна?

— Надо уходить, да? — наклонясь к Косте, тихо спрашивает Кира.

— А вот и наши мамы! — неожиданно объявляет он.

Поперхнувшись, Кира оборачивается. Действительно, Юлия Даниловна и Ольга Викторовна, улыбаясь, вместе входят в палату.

— Ну, прощайтесь, ребятки, до послезавтра, — говорит Юлия Даниловна. — Послезавтра, во вторник, Кира опять придет. Хорошо?

— Только ничего не приносите, Кирочка, — предупреждает Ольга Викторовна, — иначе не пущу, смотрите!

Еще полминуты — и Кира уходит, оглядываясь и махая на прощание своей опустевшей плетеной сумочкой.

Молча идет она за Юлией Даниловной по длинному коридору, раздумывая над тем, что сказал Костя: «Если б у меня был хороший отчим…» Юлия Даниловна, конечно, не может знать, о чем думает девочка, но видит, что она не на шутку взволнована, и считает за благо помолчать. Почти у самого выхода на лестницу, там, где стоит аквариум, им преграждает путь грузный человек в больничном халате. Халат надет только на одну руку и подпоясан ремешком, другая рука у человека в бинтах и в гипсе.

— Кого я вижу в хирургическом отделении! Товарищ Лознякова собственной персоной! — громко приветствует он Юлию Даниловну.

Рядом с грузным человеком молодой высокий врач в очках. У него густая копна черных волос и тонкая, мальчишеская шея. «Неужели это и есть Андрей Захарович, который спас Костю?» — с острым любопытством думает Кира.

— У К-кости были? — слегка заикаясь, спрашивает врач.

«Он!» — решает Кира.

— У Кости, — отвечает Юлия Даниловна. — А что вы оба делаете не на своем этаже?

Кира соображает: «Не на своем этаже! Значит, не он?»

— Ух, строгая! — смеется грузный человек. — Мне теперь разрешено ходить, вот и оглядываю… хозяйство. Аквариум у вас тут. Замечательная штука! — объясняет он. — У рыбешек-то этих у каждой свой характер, оказывается. В жизни не было времени присмотреться…

— А вы-то, Наум Евсеевич, зачем пришли в свободный день? — спрашивает Юлия Даниловна.

— Б-был в виварии. Ну и з-зашел по привычке.

— Все меня проверяет, — говорит грузный человек, — никакого доверия к начальству!

— П-пока вы в этом халате, вы для меня т-только больной, — сердито говорит молодой врач.

— Вот и неправда, — басит человек с забинтованной рукой, — за эти две недели мы с ним бо-ольшими приятелями стали. Что, нет?

Молодой врач хмурится:

— П-позже увидим. Здесь к-каждый д-для нас приятель.

— Независимый! — объясняет Юлии Даниловне грузный человек. — А вот, товарищ Лознякова, скажите вы мне по совести: правда, в этом его виварии ни служителя, ни смотрителя нет?