Этьен едва доплелся до первого привала: такую несносную боль чувствовал он в ногах от непривычки к продолжительным переходам. Вероятно, и Ксавье Арману было подчас тоже невыносимо; он менялся в лице, спотыкался, но продолжал шутить и напевать, тогда как Этьен молча шел мерным шагом.

Нужда приучит ко всему! Селение за селением, город за городом — новобранцы так добрались до Франкфурта-на-Майне. Этот старинный немецкий город наполнен евреями. Улицы в нем так узки, что едва можно разглядеть неба между дымовыми трубами.

Тут начали сортировать новобранцев — кого в кавалерию, кого в артиллерию, кого в пехоту. И всем надели солдатскую форму. Свое прежнее платье им пришлось продать за бесценок евреям, несмотря на то, что многие из них преисправно торговались, стараясь вырвать у евреев лишний су, так необходимый солдату в походе. Тут же стали их обучать военным приемам и верховой езде. Этьена Ранже, Матье Ру, Ксавье Армана и Луи Сорбье поместили в конницу.

Они провели всю зиму между немцами, а весной их рассортировали по полкам.

Этьен и его товарищи поступили в легкую кавалерию генерала Себастиани и очутились в отряде короля неаполитанского Мюрата, женатого на сестре Наполеона.

Увидев в первый раз своего главного начальника Мюрата, Этьен поразился вычурности и оригинальности его одежды: венгерка, густо вышитая золотом, на голове модный бархатный убор вроде чалмы с пучком страусовых перьев; на груди золотые цепочки, на пальцах кольца… все это странно было видеть на таком боевом, отважном человеке.

Мюрат отличался храбростью, рыцарским великодушием и был любимцем Наполеона Бонапарта.

Стали поговаривать в войсках, что Мюрат командует передовым отрядом, который двигается к границе России.

На пути их обогнал император Наполеон. Он ехал из Дрездена в дорожной карете, запряженной шестериком. Его окружали пажи, адъютанты и конвой. Бывалые войска громко и радостно приветствовали императора, водившего их не раз в бой, еще когда он был только генералом.

Ксавье Арман пришел в неописуемый восторг от великолепной свиты императора. Он едва не сошел с ума при мысли, что многие из этих генералов в звездах и орденах были еще недавно мелкими офицерами, а многие офицеры — простыми рядовыми. С этих пор он только и мечтал сделаться офицером, а затем генералом и старался при всяком удобном случае показаться перед начальством. Нужно ли было переправляться вброд, он вызывался плыть первым, но его неумелость выказывалась при этом вполне, и он беспрестанно попадал впросак, и товарищи частенько поднимали его на смех.

— Наш Арман молодчик! — потешались они. — Первый в лужу лезет! Что боров, тину любит!..

— А помните, как он стадо быков за немецкую конницу принял?

— Добро бы баранов! — замечали некоторые в насмешку над союзниками-немцами, которых французы всегда недолюбливали.

— Без Ксавье Армана мы все пропали бы! — смеялась молодежь. — Он нас ведет, а не наши офицеры. В каждый лесок заглянет, на каждую горку первый въедет.

То беззаботно болтая, то молча перенося усталость и лишения, передовые отряды дошли в первых числах июня до границы Литвы и остановились лагерем близ Немана.

— Император неподалеку! — разнеслось вдруг по лагерю. — Он ночует в имении польского графа у Вилковишского леса.

— Стоит только ему самому появиться сюда, — говорили бывалые в делах солдаты, — так все и закипит.

— Я был с ним в деле под Маренго! — сказал один. — Задали мы тогда неприятелю перцу!

— При Маренго все не то, что при Аустерлице! — говорил другой. — Мы так там рубились, что страх!.. Всю русскую гвардию искрошили. Сам император похвалил нас, сказал: «Я доволен вами! Вы покрыли наши знамена вечной славой!».

«А сколько крови пролито за эту славу! — невольно подумал Этьен. — Сколько семей разоренных, сколько траура!..»

И вспомнилось ему, какие горькие слезы были пролиты у них в Нанси, когда после этой блестящей победы дошли до них вести о том, что сын старого Жака раздавлен орудием, молодой здоровый Шарль Бомон изрублен, а весельчак Андре смертельно ранен. А сколько умерло в госпиталях от лихорадок, горячек или после операций, призывая в горячечном бреду своих близких, простирая к ним руки за тысячи верст.

Пока Этьен грустно раздумывал, Ксавье с восторгом слушал рассказы солдат, особенно о том, как многие из рядовых были произведены в офицеры.

— Вот хотя бы наш командир! — продолжал улан с длинными усами. — Мы с ним вместе в одном эскадроне служили. Я был у наших, пожалуй, еще в большем почете, чем он. А теперь до него и рукой не достать — генерал…

И честолюбивому Ксавье виделось, как ему пришпиливает сам император крест Почетного легиона за храбрость, затем он уже офицер… гремит саблей, командует… ведет свой взвод на неприятеля, рубит врагов, давит их копытами лошади; пули свищут, гранаты разрываются, но ему все нипочем!.. И вот сражение кончено, и он произведен за геройство в старший чин, он ротмистр…

А бывалые продолжали вспоминать о битвах, лихих стычках и крестах Почетного легиона. Смех, грубые шутки и похвальба вылетали вместе с клубами дыма из-под их густых усов.

На следующее утро десятого июня, лишь только начало светать, верст за тридцать от ночевавших на бивуаках войск, появился на берегу Немана Наполеон. Он ехал верхом в синем походном плаще и польском головном уборе: он приехал ночью из Вилковишек с одним только инженерным генералом и принялся сам осматривать местность. Чудный вид открылся перед его взором. Среди пестревших цветами лугов и полей с колосившейся уже рожью текла величаво Вилия, стремясь слить свои прозрачные воды с более темными и бурливыми водами Немана. В самом том месте, где обе реки соединились, образовав крутой поворот, расположен, точно в каком треугольнике, небольшой красивый городок Ковно. Гора Алексота, словно богатырь, стоит на страже реки, охраняя ее берега и приютившийся близ них городок. Всюду царят мир и покой, русского войска не видно, только кое-где поблескивают пики сторожевого казачьего кордона.

Но как городок ни мал, а все-таки в виду его переправляться небезопасно, и Наполеон выбрал для переправы своих войск место в трех верстах от Ковно, близ местечка Понемуни. Он остался весьма доволен тем, что в этом месте у Немана не стоят русские войска, и, возвращаясь, напевал все время: «Мальбруг в поход поехал». Два часа спустя он уже осматривал подходившие к Неману войска. Его теперь окружала блестящая свита, и воздух дрожал от слова «виват», которым императора встречали войска. Даже Этьен, не сочувствовавший кровавым битвам, поддался общему воинственному настроению. Он не мог отвести глаз от Наполеона. Правильное лицо его было так законченно, словно изваяно из мрамора. Светлый взгляд его охватывал все и всех. Легкая самодовольная улыбка не сходила с губ, хотя нахмуренное чело ясно указывало на беспокойные мысли, бродившие в его голове. Вся его осанка выражала сознание силы и превосходства. «Нет и не может быть у тебя других повелителей» — говорила она каждому.

Ру, Ксавье, Луи Сорбье, как и все остальные, охрипли, крича «виват!». Они забыли страшно томительные переходы, дожди, мочившие насквозь их одежду, и не сводили глаз с этого гениального вождя; а он спокойно объезжал на небольшом белом коне их колонны и дружески приветствовал не только офицеров, но и многих солдат, бывавших при нем в бою.

К вечеру войска, уставшие до крайности, двигались сплошными массами впотьмах по совершенно незнакомой им дороге. Все шли в полнейшей тишине и во мраке. Не дозволялось разжигать огня и разговаривать. Эта предосторожность ясно указывала, что неприятель находится невдалеке, и заставляла любопытных делать в уме всевозможные предположения.

Так дошли они вплоть до реки Немана и расположились бивуаком на сырой земле, без костров. Нельзя было не только надеяться на теплый ужин, но даже на возможность просушить платье и обувь.

Какая-то зловещая тишина царила вокруг лагеря. Все местное население словно вымерло. Только на той стороне реки ярко светились костры, отражаясь искорками в тихих водах Немана. Это были линии сторожевых казаков, наблюдавших за русской границей.