Гуревич перешел в строительный институт, но в 1939 году его призвали в армию. На Дальний Восток загудел-поехал длинный состав, набитый новобранцами. И вот ведь странное дело: лошади были детской привязанностью мальчика Жоры — и здесь, в степной глуши близ китайской границы, угодил он в кавалерийский полк.
Служба занимала все время, и, лишь стоя в ночном карауле, Гуревич мог предаться любимым занятиям — размышлениям и сочинительству. Он сочинял устную поэму «Чудесная история вора, купца и мага» и при этом подсчитывал строки, а потом — отработанные часы. Эту привычку он сохранил и впоследствии, перейдя на прозу. («В данный момент, — напишет он в 1994 году, — идет 58228-й час моего литературного труда»…)
В 1945 году, демобилизовавшись, Гуревич возвратится в Москву. Он заканчивает институт, получив инженерный диплом, и начинает многотрудное восхождение в профессиональную литературу.
То были нелегкие времена для научной фантастики (а когда, впрочем, они были легкие?). Господствовала теория — и, разумеется, практика — «ближнего прицела». Партия определила задачи послевоенного восстановления и развития — и нечего рыпаться, заглядывать за очерченные пределы. Что, ты лучше знаешь, чем партия? Мечтать о будущем не запрещается, но — о том, что завтра может быть осуществлено, например о великих стройках коммунизма, намеченных товарищем Сталиным. Венцом НФ тех лет был электроуправляемый трактор из романа В. Немцова.
Ближнеприцельная, приземленная фантастика тяготила Гуревича. «Я видел широкий мир, бесконечный, а мне предлагали асфальтированный терренкур с перилами. И спорить было бесполезно».
На первых порах был у Гуревича соавтор — бывший его командир отделения Жора Ясный, человек очень активный и, что называется, пробивной (качество, которого Гуревичу всегда не хватало). Вдвоем и написали повесть «Человек-Ракета». Как и полагается в научной фантастике, ученый делает открытие — изобрел вещество, которое уничтожает молочную кислоту, накапливающуюся в мускулах человека и вызывающую усталость. Это вещество — «украинол» — он дает студенту, и тот, не отличавшийся прежде спортивными достижениями, показывает рекордный результат в марафоне. Он неутомим. Человек-Ракета… Повесть прошла на радио (телевидения еще не было), ее напечатали в журнале «Знание — сила». Это был дебют. Но вскоре газета, надзирающая за идеологией, — «Культура и жизнь» раздолбала повесть в присущей ей, газете, безапелляционной грубой форме. Ладно хоть, что не объявили космополитом или еще каким-то вражиной.
Труден путь на Олимп. Но Георгий Гуревич не сдался. Идеи переполняли его. Он вдумчиво разрабатывал их, оснащал таблицами — таблицы впоследствии сопровождали многие его книги как наглядное подтверждение идей. (Альтов шутил: дескать, Гуревич написал новый роман в 144-х таблицах.) Но пока что — «Я судорожно цеплялся, чтобы меня не вышибли из литературы совсем. А мысли копил, заносил в черновые тетрадки»… В газетах победные марши по поводу великих строек, о полезащитных лесонасаждениях — ну что ж, вот вам повесть «Тополь стремительный»: ученые придумали способ быстрого роста тополей для лесных полос. Но кто-то из недремлющих критиков разбранил повесть, потому что Лысенко предложил в качестве основной породы для лесонасаждений дуб, а тут, видите ли, тополь…
«Судорожно цеплялся»… Это, конечно, преувеличение. Но — стойкости Гуревичу было не занимать. Появляются в печати его новые повести и рассказы: «Иней на пальмах» (1951) — проблема холода, «Подземная непогода» (1954) — об использовании тепла земных недр, «Лунные будни» (1955)… Ну вот, его герои отправляются в космос. Пока что — в ближайший, на Луну. Но уже — в 1957-м — вышла «Туманность Андромеды» Ивана Антоновича Ефремова. Будто сигнальная ракета взвилась, возвещая конец ближнеприцельной фантастики и начало новой — знаменитой фантастики 60-х. Те годы и стали, можно сказать, расцветом творчества Георгия Гуревича.
Что же ищут в космосе его герои? Да и, между прочим, зачем нужен человечеству непонятный, пронизанный опасными излучениями и, очень возможно, совершенно безжизненный космос? Ну, конечно, прежде всего нужно искать пригодные для поселения места: на старушке Земле человечеству в обозримом будущем станет тесно. В «Пленниках астероида» космонавтов, уцелевших на потерпевшем аварию корабле, выбросило на плывущую в безвоздушном пространстве скалу, на которой выжить без помощи с Земли невозможно. Дальше, дальше в космос. Межзвездные пространства невообразимо громадны. Существует гипотеза, что в гигантской космической пустоте могут быть промежуточные тела — поменьше звезд, с приемлемой, вроде земной, температурой. Пригодны ли они для жизни человека? Надо их найти. В своем рассказе «Инфра Дракона» Гуревич находит такую полузвезду (называет их инфрами, поскольку они испускают невидимые инфракрасные лучи) недалеко от Солнечной системы и отправляет туда своего героя, старого космонавта. Ему на пенсию пора, а он, пионер по натуре, стремится к открытию, к новому знанию. И — находит на инфре цивилизацию. Она не похожа на земную, она на дне океана. И старик ныряет туда — без надежды на возвращение. «Жизнь измеряется делами, а не годами» — таков его мотив.
Это, в общем, главный мотив, доминанта характеров всех героев книг Георгия Гуревича. Пожалуй, наиболее сильно она, доминанта, выражена в рассказе «Функция Шорина». Вот уж поистине он, Шорин, знал одной лишь думы власть: стать звездолетчиком, уйти в дальний космос, найти братьев по разуму, привезти на Землю свод космических знаний — все тайны Вселенной. Всю свою жизнь Шорин посвятил этому, скажем так, императиву: не могу погибнуть, пока не достигну цели, или лучше так: пока не выполню свою функцию. Не стану пересказывать сюжет. Шорин берет барьер за барьером. Но вот он, уже признанный и знаменитый (после путешествия на комете!) космонавт, уходит в испытательный полет на фотонной ракете. Идет разгон, приближение к скорости света — и тут, в соответствии с теорией относительности, происходят неприятнейшие вещи. Замедляется время, растет масса — тяжелеют тела космонавтов, лопаются мускулы, начинаются кровоизлияния… Смертельно опасно! Надо тормозить…
Но даже если и удастся взять этот барьер (лечь в ванну, залитую жидким гелием, заснуть в замороженном состоянии, пока фотонолет не долетит до заданной цели в дальнем космосе), то какой же прок в таком путешествии? Ведь для тебя-то время замедлится, а на Земле пройдет лет двести, и ты возвратишься, по сути, на незнакомую планету, в далекое будущее, и свод знаний, который ты привезешь, будет уже не нужен: земляне достигнут их своими силами. Функция жизни Шорина — прямая линия, идущая вперед, только вперед, устремляется к последнему барьеру — световому.
Путешествие в будущее. Эту, вообще-то привычную для научной фантастики тему Гуревич разрабатывает по-своему — в соответствии со своим системным мышлением. В романе «Приглашение в зенит» некий земной житель, писатель-фантаст (очень похожий по любознательности и дотошности на самого Гуревича), приглашается в гости в некое Шаровое скопление, весьма далекое, за десятки тысяч световых лет. Там сотни тысяч солнц и планет, сотня обитаемых миров, высоко- и не очень развитые цивилизации. Гость-землянин ахает, поражается тамошним чудесам, коих, конечно, много. Ему всё показывают без утайки, а потом говорят: мол, возвращайся, Человек, на свою Землю, расскажи, как живется в Шаровом, какие достижения — если понравилось, присоединяйтесь. А гость: «Я готов. Отправляйте хоть сейчас. Но только дайте мне ваш „Свод знаний“, чтобы я не напутал чего в докладах». — «Нет, — жестко отвечают ему. — Не дадим „Свод знаний“. Разве у вас на Земле не учат решать задачи самостоятельно? Вспомни опыт астродипломатов, Человек. Им подсказали всё на тысячу лет вперед, они и думать разучились. Расскажешь, что увидел у нас, что можно создать». — «Но мне не поверят». — «Дело ваше. Важно, чтобы задумались».
Решать задачи самостоятельно. Это весьма характерно для Гуревича. С обстоятельностью серьезного ученого он изучает проблему, таблицы составляет, сверяется с новейшими научными данными — и предлагает свою гипотезу. Идею! Да, фантастика для Гуревича — прежде всего свежая идея, облеченная в литературную форму. (В этом отношении был очень близок к нему по взглядам Генрих Альтов.)
