<b>15 февраля 1979 г.</b>
Вчера были в ЦДЛ на юбилее Гр. Ал. Медынского. Старику 80 лет, и одновременно отмечается 60-летие его и Марии Никифоровны семейной жизни. Вот они — Филемон и Бавкида наших дней.
Однажды Зевс спустился с Олимпа и в сопровождении Гермеса отправился по Греции, Древней разумеется. Где-то во Фригии, в одном селении, боги, притомившись, попросились на ночлег, но тамошние жители их не пустили, уж не знаю почему. И только одна чета — Филемон и Бавкида — пустили их в свою скромную хижину, накормили (чуть не сказал: «чем бог послал»), словом, оказали радушие и гостеприимство. И в награду за это всемогущий Зевс даровал Филемону и Бавкиде долголетие, а их хижину превратил в храм, коего служителями они прожили долго и счастливо и умерли в один день.
Григорий Александрович и Мария Никифоровна Медынские казались мне советскими Филемоном и Бавкидой. В далеком-предалеком феврале 1919 года нашли они друг друга в городке Медынь — и полюбили на всю жизнь. Учительствовали в сельской школе, юная жена преподавала математику, молодой муж — русский язык и литературу. Вырастили сына, он подрос к войне, пошел добровольцем в армию и сложил свою голову в 42-м под Воронежем.
Сам-то Григорий Александрович к военной службе был напрочь негоден — по плохому зрению. В эвакуации Медынские намучились, голодали, тяжело болели. Что говорить, хлебнули лиха (в отличие от древнегреческой пары). Навсегда осталась боль от утраты сына. И боль от гибели отца Григория Александровича. Отец-священник, изгнанный безбожной властью из храма и из собственного дома, ютился в халупе. Его разбил паралич, и присматривала за ним добрая женщина, бывшая прихожанка бывшей церкви. Когда зимой 1941–1942-го немцев отбросили от Москвы, какая-то отступающая часть подожгла избы в деревне. Отец выполз из горящего дома в тлеющей одежде, с обожженными лицом и руками, соседи вытащили его на снег, перенесли в уцелевшую от огня избу. Через два дня он умер.
Мученическая жизнь и смерть отца тревожили душу Медынского. Не эта ли тревога питала его обостренную совестливость?
Каждую зиму Медынские проводили в переделкинском Доме творчества, всегда в комнате № 9. Мария Никифоровна была незаурядной женщиной, превосходной школьной учительницей. Выйдя на пенсию, она сосредоточилась на заботе о своем обожаемом Гришеньке. Уж как только не обихаживала его. Она верила в целебную силу чеснока, в их комнате ощущался чесночный дух. Так и вижу мысленным взглядом: Григорий Александрович, тучный, круглолицый, с огромным лбом, с седой щеточкой усов, сидит в кресле, утвердив руки на рукояти палки. Из-за очков смотрят внимательные прищуренные глаза. Мы ведем разговор о литературных новинках, о недавно вышедшей книге Катаева.
— Не могу принять его этику, — говорит Григорий Александрович. — Вряд ли может быть оправдано насмешливое отношение к друзьям его юности. Но — какой художник. Какая точность деталей. Изобразительная мощь. — Помолчав, он продолжает, прикрыв глаза: — А я — не столько художник, сколько исследователь.
— Ну и что? — подает голос Мария Никифоровна, хлопочущая с чаем. — Ты исследуешь души человеческие, находишь слова для их выражения. Разве это не художество?
— Не совсем так, Маша. Тут всё сложнее…
Наверное, они и раньше не раз говорили об этих вещах, важных для творческого человека.
Из моего дневника:
<b>18 марта 1978 г.</b>
Вчера… поехали с Лидкой к Медынским. Они нас давно звали, и вот мы выбрались к ним на проспект Мира, возле м. «Щербаковская». Старик занят новой антирелигиозной книгой, часть которой дал мне прочесть еще в Переделкине… Он пытается обосновать необходимость и неизбежность безрелигиозного гуманизма, милосердия, доброты. Он спросил, не соглашусь ли я написать в «Науку и религию» статью по этой проблеме. (Его книга будет печататься в этом журнале.) Я не готов к такому выступлению. Старик говорил о том, что, к его удивлению, многие интеллигенты, даже и писатели, возвращаются к вере: как же это может быть?.. А вот так и может. Когда рушится прежняя вера, наверное, это естественно — возвращение к той, что была до нее. Конечно, научное мышление — вот вера будущего. Но как знать… как знать, в каких отношениях это мышление пребывает с законами мироздания…
Милейшая Мария Никифоровна потчевала нас вкусно и обильно. Слушали магнитозапись лекции Ажажи о НЛО…
Вера…
Люди моего поколения, получившие советское воспитание, в Бога не верили. Мы были убежденными атеистами, да и как могло быть иначе? Пионеры, комсомольцы, мы не испытывали мировоззренческих сомнений. Какой там еще Бог? Мир материален, материя первична, есть базис, над ним возвышается надстройка — все очень просто. Читай четвертую главу «Краткого курса», там, во втором разделе, всё, что нужно знать из философии. В строгом порядке перенумерованы черты марксистской диалектики.
«Мы диалектику учили не по Гегелю…»
А почему, собственно, не заглянуть в этого не нашего, «нехорошего» философа? Я заглянул и обнаружил, что Гегель ввел диалектику как составную часть развивающейся мировой идеи. То есть метод диалектики относился к идее, иначе говоря — к идеализму. Значило ли это, что к материализму он был притянут несколько искусственно?
Поток реальной жизни, не приукрашенной пропагандой, основательно расшатал базис — непроизводительную экономику «развитого» социализма. Что же до надстройки, то марксистская идеология в ее ленинско-сталинском формате давно превратилась в непререкаемый религиозный догмат, в скучные политзанятия, в некий обязательный гарнир, неаппетитную приправу к блюду повседневности.
Ну и, конечно, профессиональное пристрастие к научной фантастике обязывало к научному мышлению. Вообще — к работе мысли. Мы с коллегами-фантастами много говорили о последних достижениях науки, спорили, пытались понять (это я о себе — гуманитарии по образованию).
Можно сказать, на наших глазах менялись представления о Вселенной (результат появления радиотелескопа). В 1965 году Макс Планк открыл реликтовое излучение — реликт того состояния Вселенной, когда не было ни звезд, ни тяжелых элементов — ничего, кроме облака горячей плазмы. А облако это откуда взялось? Так появилась теория Большого взрыва, положившего начало Вселенной. Взорвалась некая гиперчастица — первоначальное Нечто, запакованное в ничтожно малом объеме. И начался отсчет времени… всё началось… десятки тысяч лет ушли на разогрев облака… потом произошла «отклейка» излучения от материи… вещество стало расширяться… сгустки вещества образовали галактики, а из них выделились звезды… Ну и так далее…
Но вот вопрос: Большой-то взрыв отчего произошел? Неизвестно. Это, как определила наука, сингулярность, то есть единственность. Тут и некоторые физики — как я полагаю, не без смущения — признали, что первоначальный толчок могло дать некое Высшее Существо, Мировой Разум…
То есть — Бог.
В 1977 году в моей жизни появился теплоход-сухогруз «Капитан Лев Соловьев». Мы стояли на рейде Иокогамы, принимали последний груз. В шестом трюме сноровисто работали японские грузчики — крепили огромные ящики стойками, распорками. А когда закончили работу и ушли, матросы палубной команды обнаружили в углах трюма книжки карманного формата, толстенькие, в темно-зеленой обложке. Это была Библия на русском языке — Ветхий и Новый Заветы, канонические. Не знаю, кто поручил японским грузчикам разбросать их в трюме советского сухогруза. Но, узнав об этом, всполошился первый помощник капитана, то есть помполит. «Это диверсия!» — воскликнул он и велел срочно все книги собрать и принести к нему в каюту. Но одна все же не попала в его бдительные руки: по моей просьбе судовой токарь принес ее мне.
