А я вспоминал крамольные выкрики Никифорова: «В колхозе жрать нечего!» — и думал: какие еще излишки? И что будут «жрать» колхозники, если и «картоху» с их огородов отнимут, включат «в систему продуктообмена»?

В «сокровищницу марксизма-ленинизма» товарищ Сталин внес еще одну надуманную схему, бесконечно далекую от реальной жизни. Возможно, проживи он еще пять — семь лет, в соответствии с его предписаниями началось бы это «выключение» и «включение» — и кто знает, какая новая смута пошла бы по многострадальной России? Сколько миллионов судеб поломал бы новый преступный эксперимент?

Плывут тучи, и каждая в полнеба, каждая с дождем. Изольется и неторопливо уплывает. С полчаса только ветер посвистывает, а в небе иной раз и голубизна проступает сквозь серый полог. Но вот наплывает следующая туча, и опять проливается холодный дождь.

Море неспокойное, угрюмое. Неприветлива осенняя Балтика. Над волноломом аванпорта бесконечно вспыхивают белые султаны пены.

Но прогноз сулит улучшение погоды, и поэтому корабли выходят в море: начинается общефлотское учение. На одной из лодок серии «Щ», то есть на «щуке», выхожу и я в свое первое подводное плавание.

В назначенный район «щука» идет в надводном, крейсерском положении. Деловито стучат дизеля, горький дымок выхлопов вьется над мостиком. На мостике — командир «щуки» капитан 3 ранга Винник, вахтенный офицер, рулевой и сигнальщик. Торчу тут и я. Строго говоря, мне делать на лодке нечего. Офицеры штаба и политотдела бригады выходят в море в качестве «обеспечивающих». Экипажи без них знают, что надо делать в походе, в няньках не нуждаются, но уж так заведено — учения надо «обеспечивать».

Стою, держась за ограждение мостика, покуриваю. На мне куртка-альпаковка, сапоги — снаряжен по-походному. Чем дальше в открытое море, тем сильнее качка. Рубка с мостиком кренится влево-вправо, влево-вправо… и так без конца…

В центральном посту командир лодки шагнул к штурману, неустанно колдующему над путевой картой.

— Место?

Штурман упирает острие карандаша в точку счислимого места, полученного на основании показаний компаса и лага.

— Глубина?

Штурман включает эхолот. Возникает негромкий ровный гул, сменяется частыми щелчками — и на черном диске указателя глубин вспыхивает неоновый огонек против цифры «30». Посланный импульс, оттолкнувшись от грунта, вернулся.

Спустя еще какое-то время, сверившись с картой, командир приказывает:

— По местам стоять, к погружению. Стоп дизеля! Товсь моторы!

Коротко прогудел ревун. Команды следуют одна за другой:

— Открыть кингстоны главного балласта! (Слышны как бы удары по корпусу, и на приборной доске белым светом вспыхивают лампочки.) Открыть клапана вентиляции главного балласта!

Трюмные машинисты, отрепетовав команды, врубают рычаги, крутят разноцветные штурвальчики. Слышен глухой шум — это вода сквозь кингстоны врывается в цистерны, вытесняя воздух через клапана вентиляции.

Команда за командой:

— Отвалить горизонтальные рули!.. Закрыть клапана вентиляции! (Вспыхивают синие огоньки…) Оба малый вперед!

Ну вот, лодка под водой. Идем на перископной глубине. У боцмана перед глазами — красноватая трубка дифферентометра, воздушный пузырек в ней плавает посередине — это значит, что лодка держится на ровном киле.

— Оба средний вперед!

Лодка слегка задирает нос, пузырек в трубке поплыл вправо, но боцман начеку: плавно двигает рукоятки контроллеров, регулируя положение горизонтальных рулей. Лодка выравнивается. И в центральном посту, еще минуту назад наполненном командными словами и звуками, сопровождающими погружение, наступает тишина. Только доносится с кормы, из шестого отсека, вкрадчивый шелест электромоторов.

Затаившаяся под неспокойной поверхностью моря лодка как бы примеряет свое молчание к тишине подводного мира.

Атака торпедного катера — вся на виду, сближаешься на огромной скорости с целью и, если тебя не накрыли артогнем, всаживаешь в нее торпеду. Атака субмарины — скрытная. В скрытности и заключен весь смысл подводного плавания. Где-то идет конвой «синих» — условного противника. На его предполагаемом курсе размещается завеса из нескольких лодок, каждой из которых «нарезан» район на пеленге завесы. И лодки ходят, ходят курсами, перпендикулярными этому пеленгу, поджидая цель. Ожидание бывает долгим, даже очень долгим.

Время от времени командир поднимает перископ, его глаз у окуляра заливает дневной свет. Там, наверху, пусто. Не видно «синих».

Заглядываю в окошко гидроакустической рубки. Там на круглом экране мерцает и как бы плещется светло-зеленое кружево. Гидроакустик, серьезный малый, медленно вращает рукоятку. На его ушах черные блюдца наушников. Вот, думаю я, романтическая профессия — слушать море…

Гидроакустик первым и обнаруживает конвой «синих». На пределе досягаемости шумопеленгаторная станция уловила нужные звуковые колебания.

— Шум винтов корабля по пеленгу тридцать пять, — докладывает акустик. — Похоже на сторожевик, — добавляет он немного погодя.

— Держать контакт! — велит командир и поднимает перископ.

Центральный пост стряхивает с себя кажущееся сонное оцепенение. Ежеминутно сыплются доклады гидроакустика. По ним штурман на карте графическим способом определяет курс цели и скорость. А на приборе элементы движения цели вырабатывает торпедный электрик. С их помощью командир рассчитывает угол встречи и принимает решения…

Сложна, но быстротечна математика торпедной атаки. И вот она претворяется в действия. Лодка сближается с целью… ложится на боевой курс… последние минуты, полные напряженного ожидания… И наконец — «Пли!».

Лодка вздрагивает от мощного вздоха сжатого воздуха: из одного из носовых аппаратов выпущена торпеда. Акустик слышит удаляющееся пение ее винта…

Командир приказывает поднять антенну (рамку) и отправляет руководителю учений радиограмму о произведенной атаке с указанием своего места и элементов движения цели.

И лодка всплывает: продуты цистерны главного балласта, на приборной доске гаснут белые огни. Остановлены электромоторы, теперь бодро стучат отдохнувшие дизеля. По очереди подводники поднимаются на мостик покурить.

Поднимаюсь по отвесному трапу и я. Шторм заметно утих, ветер убился, но зыбь все еще раскачивает «щуку». Видны бурые дымы уходящего конвоя «синих». Над морем стелется предвечерняя дымка, чуть подсвеченная на западе закатной желтизной. Вижу в чашечках стекол машинного телеграфа два озерца воды, поднятой при всплытии.

— У меня челюсти устали докладывать, — слышу голос гидроакустика.

Хорошо наверху, на свежем воздухе. Куда легче дышится, чем под водой, в тесном желтом мирке, заставленном механизмами, оплетенном трубопроводами, пропахшем машинным маслом и чем-то еще специфическим — запахом подводного корабля.

И — снова погружение. Ночной переход — меняем позицию. И — новая торпедная атака…

Трое суток утюжим море, большую часть времени под водой. Наконец — отбой. В надводном положении возвращаемся в Либаву. Дизеля поют свою однообразную песню. Торчу на мостике. Вдруг слышу протяжный стонущий звук. Словно само море застонало от нестерпимой тоски одиночества.

— Что это? — тихо спрашиваю у вахтенного офицера.

— Первый буй, — коротко бросает тот.

Вот оно что: стонет на зыби ревун буя. Волна усиливается — стон переходит в рев. Первый буй извещает: скоро поворот к гавани. Сигнальщик докладывает, что видит его «справа тридцать». Теперь и я вижу: в дымящемся тумане буй кажется огромным, как парусник.

Часа полтора спустя лодка входит в аванпорт, в канал, швартуется у родного причала.

Правильно поется в песне: «Как хорошо, закончив путь, в глаза любимой снова заглянуть».

Теперь я живу на плавбазе «Смольный». У нас с капитан-лейтенантом Енученко общая каюта на правом борту. Две койки одна над другой, письменный стол под иллюминатором, узкий шкафчик и умывальник — скромный корабельный уют, ничего лишнего.