Итак, семейная жизнь у меня наконец наладилась — вот бы и дальше жить с любимой женой и сыном в тихой Либаве. С пропитанием стало полегче. И компания у нас составилась приятная.

Неисправимый «начинальщик», я начал писать новую пьесу — и твердо решил довести ее до конца. Во-первых, нужно было представить в Литинститут законченную вещь. А во-вторых, вот же неожиданность какая, в Либаве обосновался драматический театр флота, и пьеса на флотскую тему могла его заинтересовать.

Вот бы и дальше так жить…

Но осень, как я приметил, вместе с дождями и листопадом несла мне перемены. Чаще всего — нежелательные.

В октябре или ноябре, не помню точно, меня вызвали на узел связи. На проводе был начальник отделения печати Пубалта подполковник Рыбачек. Оказывается, в военно-морской базе Свинемюнде возникла острая нужда в новом редакторе базовой газеты «Форпост Балтики»…

— Товарищ подполковник, не посылайте меня в Свинемюнде! — прямо-таки взмолился я.

— Да ты что, Евгений? Туда многие рвутся. Материально в Свинемюнде очень даже хорошо.

— Но ведь с женами туда запрещено?

— Да. Но этот вопрос решается.

Тоска на меня накатила. Знал я, что это означает — «вопрос решается»… Да и потом: из газеты флота — опять в многотиражку? Снова возиться с «дунькиным листком»?..

— Алло, Евгений! — услышал бодрый голос Рыбачека. — Ты что замолчал?

— Тимофей Николаевич, — сказал я. — Очень вас прошу… Понимаете, мы с женой после долгой разлуки только-только начали семейную жизнь… У нас годовалый ребенок… Я устал скитаться…

— Понимаю, — сказал Рыбачек. — Но мы же военные люди. Служба есть служба. У нас две кандидатуры — ты и Кореневский. Будем решать.

Старший лейтенант Михаил Кореневский служил в Либаве — редактором газеты бригады подводных лодок. Мы, конечно, были знакомы. Миша, как и я, был молодоженом, недавно привез с Украины свою Капитолину и, как и я, вовсе не хотел расставаться с молодой женой. Ну, не война же на дворе, когда ты идешь, куда велят, безропотно повинуясь приказу. Мирное же время, товарищи начальники!

В большой комнате редакции на береговой базе подплава мы с Мишей сидим, смолим «беломор» и говорим о Свинемюнде в ироническом ключе (на флоте нельзя без иронии, даже когда о серьезном).

Я сочиняю экспромтом:

— Не хочу я в свинский город. Я еще довольно молод.

И Миша — экспромтом:

— Пусть никто из нас не плачет. Пусть свиней пасет Рыбачек.

Мы смеемся, бравируем, а у самих-то кошки скребут на душе…

Иду берегом канала к разводному мосту, за которым автобусная остановка. Ветер с моря налетает порывами, срывает последние желтые листья с деревьев военного городка. Недавно попался мне сборник стихов Пастернака «На ранних поездах» — поразила их живописная сила. Вот я бреду вдоль канала навстречу холодному ветру и бормочу запомнившиеся строки:

Расстраиваться, конечно, не надо. И Лиду не надо расстраивать. Может, все еще обойдется.

Нас с Кореневским вызвали «на беседу» в Балтийск, в Пубалт. Мы уговорились, что будем отбиваться от Свинемюнде каждый за себя, а там — как начальство решит.

И вот я предстал перед замначальника Пубалта полковником Комиссаровым — пожилым, как мне тогда казалось, человеком с крестьянским лицом. Тут же, в его кабинете, сидел подполковник Рыбачек — мужчина средних лет представительной внешности, с выдвинутым вперед волевым подбородком.

Представляя меня начальству, Рыбачек не поскупился на хорошие слова — дескать, способный и т. п. Не преминул отметить, с какой большой ответственностью связано назначение в Свинемюнде: заграница, форпост флота, ну и все такое.

Комиссаров выслушал представление с непроницаемым видом. Затем спросил, с какого года я в партии. Я ответил.

— А помните, кто давал вам рекомендацию? — спросил он вдруг.

Я помнил. Только смысла этого вопроса не уловил.

— А кто первый секретарь в Польше? — продолжал испытывать меня замначальника Пубалта. — А в советской зоне оккупации Германии?

Видимо, получив надлежащие ответы, он счел меня подготовленным для назначения в военно-морскую базу Свинемюнде.

— Товарищ полковник, — сказал я, — прошу выслушать…

Говорил я, наверное, сбивчиво. Волновался, сознавая, как много зависит от убедительности моих слов. Я просил не назначать меня в новую базу… Никогда раньше не отказывался, но теперь прошу не перемещать… После долгой разлуки только-только начали с женой семейную жизнь… ребенку нет еще и полутора лет… Жене будет трудно справляться одной…

Тут Комиссаров прервал меня, его строгая речь сводилась к тому, что «нечего разводить нежности… а как в наших деревнях бабы в борозде рожали?..».

Ничего не скажешь, убийственный аргумент. Мне бы ответить, что это же беда, если женщина, будучи на сносях, работает в поле и «рожает в борозде»… что нельзя так с женщиной… не по-человечески это… Но я не нашелся с ответом, подавленно молчал.

Расстроенный, пошел в редакцию «Стража Балтики». Ветер с дождем гнал по Гвардейскому проспекту желтые листья. Глухая пора листопада…

Вот что было особенно плохо: Жук уже не редактировал «Страж Балтики», он перевелся обратно в Москву и, по слухам, сделался редактором «Блокнота агитатора». (Это пустяковое издание никто на флоте никогда не читал. Я его называл: «Блокнот аллигатора».) Очень жаль: Даниил Ефимович меня бы отстоял, не отпустил из «Стража». А теперь тут новый человек, и.о. редактора Чернух. Меня он не знает, и ему безразличен мой уход из флотской газеты.

Я и не зашел к Чернуху. О чем с ним говорить? Скоротал время до отъезда в общении с друзьями — с Мишей Новиковым, Ефимом Мееровичем, Колей Гавриловым.

Вернулся я домой, в Либаву, не в лучшем расположении духа.

Лида сразу поняла:

— Невесело смотришь, Женька.

— Да… Сражение при Свинемюнде проиграно.

— Значит, опять разлука…

— Опять разлука, — как эхо, повторил я эти страшные слова. — Рыбачек сказал, что через год подыщет мне замену.

— Целый год… — Лида погрустнела. — Как же мы с Алькой будем без тебя… Уехать нам в Баку?

— Не знаю, Ли. Подумаем.

В Балтийске неторопливые кадровики готовили приказ, оформляли документы. Тем временем я в Либаве засел за пьесу.

Ох уж эта пьеса…

Март 45-го года. Наш торпедный катер в ночном бою потопил немецкий транспорт, но получил большие повреждения и не дотянул до берега. Спаслись двое — командир катера лейтенант Каретников и старшина группы мотористов Пичугин, они вплавь добрались до берега. Но это было побережье «Курляндского мешка», в котором немецкая группировка упорно сопротивлялась. Выплывших советских катерников увидели две девушки-латышки. Одна из них, Зигрида, приютила моряков в доме своего отца-инженера Арниса. Но аполитичный Арнис боится немцев — за свою семью боится — и просит советских катерников покинуть дом… Не буду подробно пересказывать содержание пьесы. Зигрида связывает катерников с латышскими коммунистами-подпольщиками, они проводят совместную операцию, препятствуя затеянному немцами вывозу оборудования завода, на котором работал Арнис… Инженер Арнис, как вы правильно догадались, перестал быть аполитичным. «Свежий ветер» (так я назвал пьесу) ворвался в его обывательскую жизнь. Между его дочерью Зигридой и лейтенантом, конечно же, возникает любовь…

Первые три картины (из девяти спланированных) я написал с ходу, а четвертую прервало чрезвычайное происшествие.

У нас той осенью проводила свой отпуск Лидина мама. Ей нелегко жилось в городке Геокчае, в азербайджанской глубинке. Отношения с самодуром-главврачом санэпидстанции были трудные. На предприятиях городка, которые Рашель Соломоновна в качества санврача должна была инспектировать, с недоумением смотрели на нее: требует порядка и чистоты, по-азербайджански не говорит, взяток не берет… Жизнь немилосердно испытывала эту женщину — ГУЛАГом, гибелью мужа, изгнанием из родного города, одиночеством в чуждой среде…