— В этом отношении, мисс Нина, я с вами согласна; что касается до моей обиды, то я не питаю к нему злобы.

— О нет; он должен и за это ответить, — сказала Нина. — Я напишу мистеру Клэйтону и попрошу его совета.

— Конечно, мистер Клэйтон добрый человек, — сказала Мили. — Худое он не назовёт хорошим, и во всяком случае поступит справедливо.

— Да, — сказала Нина, — подобным людям должно внушить самым строгим образом, что закон не пощадит их за такое зверское обхождение. Пусть моя жалоба образумит их!

Нина немедленно вошла в кабинет и отправила к Клейтону длинное письмо, в котором, изложив все подробности дела, просила его, непосредственного содействия. Читателям нашим, бывавшим когда либо в подобных обстоятельствах, нисколько не покажется удивительным, что Клейтон видел в этом письме приглашение немедленно приехать в Канему. И действительно, спустя несколько часов после получения письма, он ещё раз сделался членом домашнего кружка. Он вошёл на балкон с величайшим восторгом и радостью.

— Характер нашего штата и чистота наших учреждений, — сказал Клейтон, — вменяют нам в обязанность защищать тот класс народонаселения, которого беспомощность более всего требует нашей защиты. Мы должны смотреть на негров, как на несовершеннолетних детей, и потому всякое нарушение их прав должно быть преследуемо со всею строгостью законов.

Не теряя времени, он отправился в соседний город, где Мили находилась в услужении, и, к счастью, узнал, что главнейшие обвинительные пункты могли подтвердить белые свидетели. Женщина, которая нанята была Баркером для какого-то шитья, во время всей сцены сидела в соседней комнате; побег Мили из дома и выстрел, пущенный ей вслед, были замечены некоторыми рабочими. Поэтому, всё обещало хороший исход делу, и Клейтон смело приступил к нему.

— Теперь надо смотреть в оба, — сказал Фрэнк Россель, обращаясь к двум-трём адвокатам, сидевшим в боковой комнате уголовного суда в И... — Клэйтон засел на боевого коня своего и намерен атаковать нас, как левиафан, выбежавший из густого тростника.

— Клэйтон — добрый малый, — заметил один из адвокатов. — Я люблю его, несмотря что он не слишком словоохотлив.

— Добрый! — сказал Россель, вынимая изо рта сигару. — Да это просто бомбовая пушка, заряженная по самое дуло добродушием! Во уж и то если он разрядит её, то того и смотри, что разгромит целый мир. Мы не можем составит себе полное понятие о его душевных качествах. Процесс, этот, начатый по просьбе его невесты, я считаю за величайшее для него благодеяние, потому собственно, что он, как нельзя более, согласуется с его рыцарским характером. Верите ли, когда я услышал об этом, я чуть с ума не сошёл. Опрометью бросился из дому, побежал к Смитирсу, Джойсу и Петерсу, и упросил их не медлить этим делом, чтоб не дать Клэйтону возможности остынуть. Если он успеет выиграть этот процесс, то почему знать, быть может и навсегда примирится с призванием адвоката.

— А разве он не любит этого призвания?

— Не знаю, как вам сказать. Знаю только, что Клэйтон одарён той возвышенною благородной гордостью, которая возмущается почти против всего в этом мире. Из десяти процессов, едва ли он возьмётся защищать хотя один. В самую критическую минуту с его совестью вдруг начнут делаться какие-то конвульсии, и он бросает дело. Надеюсь, однако же, что защита этой невольницы понравится ему в высшей степени.

— Говорят, она славная женщина? – заметил один из адвокатов.

— И принадлежит к хорошей фамилии, — подхватил другой.

— Да, — сказал третий, — и, кажется, предмет любви Клэйтона принимает в этом деле живое участие.

— Это правда, — сказал Россель, — мне говорили, что женщина, о которой идёт речь, принадлежит одной из её родственниц. Мисс Гордон, сколько мне известно, довольно своенравное маленькое создание: едва ли она согласится оставить подобное дело без последствий. К тому же, и фамилия Гордонов издавна пользуется большим уважением и влиянием. Клэйтон уверен в выигрыше этого процесса, между тем как закон, сколько я понимаю, ни под каким видом не в его пользу.

— В самом деле? — сказал один из адвокатов, по имени Билль Джонс.

— Да, да, — отвечал Россель, — я уверен в этом. Впрочем это ничего не значит. Клэйтону стоит только проснуться: он увлечёт за собою и судей и присяжных.

— Удивляюсь, — сказал другой адвокат, — почему Баркер не покончил дела мировой.

— О, Баркер упрям, как пень. Вы знаете, что такие люди, как он, и вообще люди среднего сословия, всегда питают ненависть к старинным фамилиям. Он хочет испытать свои силы в борьбе с Гордонами, вот и всё здесь. В добавок к этому примешиваются его понятия о правах гражданина Соединённых Штатов. Он не хочет уступить Гордонам ни на волос. В его жилах течёт шотландская кровь, и, поверьте, он, как смерть, уцепится за это дело.

— Надобно ожидать, что Клэйтон произнесёт превосходную защитительную речь, — сказал Джонс.

— Ещё бы! — сказал Россель, — да я бы и сам произнёс такую речь, что все слушатели разинули бы рты! Во-первых, тут обнаруживается явное зверство над женщиной, которая вполне заслуживает уважения; во-вторых, кроме долга каждого человека — защищать беззащитного, можно отличным образом распространиться на счёт гуманности и тому подобного. Клэйтон лучше всякого сумеет воспользоваться этими обстоятельствами, потому собственно, что будет говорить по убеждению. Во всяком случае, поговорить тут есть о чём; а когда человек говорит по убеждению, то он непременно произведёт впечатление, которое невозможно при всяких других обстоятельствах.

— Однако, я не понимаю тебя, Россель, — сказал один из адвокатов, — почему ты думаешь, что закон не на стороне Клэйтона? С своей стороны я вижу в этом деле гнусное злоупотребление власти.

— Конечно; это так, — сказал Россель, — да и самый человек-то этот — ни больше, ни меньше, как бессмысленный, бездушный зверь, которого следовало бы повесить, расстрелять, словом, сделать с ним всё, что угодно; но если судить строго, то он не совсем переступил границы, определённые законом. Вам известно, что тому, кто нанимает слугу, закон ваш предоставляет неограниченные права властелина. От буквы закона, по моему мнению, отступать нельзя.

— Но, согласись, Россель, — сказал Джонс, — ведь это ни с чем не сообразно?

— Что делать, мой друг! Мир наш преисполнен всякого рода несообразностями, — заметил Россель, закуривая новую сигару.

— Скажи же мне, — сказал Джонс, — каким образом Клэйтон надеется успеть, если закон так явно говорить не в его пользу.

— О, ты ещё не знаешь Клэйтона. Он мастерски умеет мистифицировать. Главнее всего, он мистифицирует самого себя. А вы заметьте, если способный даровитый человек мистифицирует самого себя и вполне предаётся своим убеждениям, тогда ему ничего не значит убедить в том же и других и склонить их на свою сторону. С искренним сожалением признаюсь тебе Джонс, что недостаток этой способности, в некоторых случаях, я считаю для себя за величайшее несчастье. В необходимых случаях, я умею говорить мужественно и патетично; но никаким образом не могу увлечься своими словами. Я решительно не верю себе; а это предосадная вещь. Только те люди и могут увлекать других своим красноречием, которые одарены способностью веровать в свои слова и приходить от них в беспредельный восторг. Тот же, кто смотрит на жизнь, как смотрю я на неё, то есть, как на тяжёлую, сухую, скучную действительность, не в состоянии произвести впечатление, какое производят люди, подобные Клэйтону.

— Действительно, Россель, своими словами ты всегда производишь на меня неприятное впечатление. По-видимому, ты ни во что не веришь.

— Напротив, — сказал Россель, — я верю в таблицу умножения и в некоторые другие вещи подобного рода, помещённые в начале арифметики; верю также и в то, что из дурного не может выйти хорошее. Но что касается до великолепных отвлеченностей Клэйтона, я от души желаю ему наслаждаться ими. А между тем, пока он говорит, я буду ему верить; так точно будете и вы, и все другие, хотя в сущности верить-то решительно не следует; в этом я убеждаюсь не ранее, однако ж, как на другое утро при пробуждении. Крайне жаль, что такими людьми, как Клэйтон, нельзя заменять огромные пушки. Каждый выстрел его наносил бы смерть и разрушение. Если б он позволил мне заряжать его и стрелять, то он и я образовали бы фирму, которая в непродолжительное время опустошила бы весь край. Да вот и он налицо!