Как обычно, утром я пошел в ”Метрополь” в Наркомат иностранных дел и вновь пожаловался на жилищные условия в отеле ’’Савой”, положение в котором не только не улучшалось, но становилось все хуже. На этот раз Вайнштейн выразил крайнее удивление.

’’Дорогой мой доктор Хаммер! — воскликнул он. — Что же вы нам раньше не сказали? Я немедленно организую для вас другое жилье”. Он бросился к телефону, и через полчаса я уже сидел со всем багажом в большом лимузине, направляясь в дом для гостей правительства, расположенный напротив Кремля на другой стороне Москва-реки.

Москвичи называли этот особняк ’’Дворцом сахарного короля”, так как раньше он принадлежал дельцу Харитоненко, человеку малообразованному, но чрезвычайно богатому - до революции его капитал, нажитый на торговле сахарной свеклой, составлял не менее четверти миллиарда долларов.

Обстановка в доме была роскошной, но безвкусной. Стены были увешаны картинами, некоторые - просто мазня, другие — особенно великолепный Коро — были бы достойным украшением любой гал лереи мира. Гордостью Харитоненко был громадный витраж, расположенный над широкой дубовой лестницей и залом с отделкой из дубовых панелей, где рыцарские доспехи и чучело огромного медведя нелепо соседствовали с большой современной японской бронзовой скульптурной группой, невероятно уродливой и гротескной. После революции правительство сохранило этот дом для приема иностранцев, и его обстановка осталась нетронутой. Сегодня в нем находится резиденция посла Великобритании.

Однако у меня не было намерения критиковать эстетические вкусы бывшего владельца. Как вы помните, до этого я жил в кишевшей паразитами комнате в гостинице без буфета или ресторана - только немного горячей воды. И вот неожиданно я очутился в хоромах с ванной, чистой как стеклышко, где из кранов действительно текла холодная и горячая вода, и, о чудо из чудес, большой удобной кроватью с настоящими простынями и одеялами. Был здесь и хорошо обученный обслуживающий персонал, и великолепная кухня, а при необходимости и бутылка старого французского вина из полного погребка. Мне было трудно поверить в реальность всего этого. Вот какое магическое действие оказывало имя Ленина и мое новое положение потенциального концессионера.

Мои апартаменты незадолго до меня занимал известный английский финансист Лесли Уркарт, председатель Русско-азиатского объединенного общества - крупнейшей иностранной компании в царской России. Она владела богатыми рудниками, где добывалась медь и другие полезные ископаемые, необъятными лесными участками и правами на добычу нефти и полезных ископаемых в богатейшем районе Западной Сибири.

Уркарт пытался вновь получить у большевиков концессионные права, предоставленные ему царем, но его условия были такими жесткими, а претензии в случае причинения убытков столь неприемлемыми, что он уехал из Москвы, так ни о чем и не договорившись. В 1922 году он добился большого успеха или, может быть, снизил свои требования и в результате подписал проект контракта с Красиным в Лондоне. Но весной 1923 года Ленин наложил на контракт вето, потому что британский флот в Константинополе настаивал на предоставлении ему права обыска русских судов, проходящих через Дарданеллы. В результате Уркарт стал заклятым врагом советского государства.

Соседнюю квартиру занимала американская писательница Клер Шеридан. Напротив по коридору находились апартаменты Вашингтона Вандерлипа, который едва не получил концессию на разработку нефтяных месторождений на Камчатке, поскольку по ошибке его приняли за одного из Вандерлипов, владевших банком ’’Нэшнл сити бэнк”.

Я принял ванну, которая показалась мне самой приятной из всех принятых мною в жизни (и, безусловно, была самой необходимой), прекрасно пообедал и возвратился в Наркоминдел справиться о визе для нашего европейского представителя Бориса Мишеля, который, проводив меня в Москву, вернулся из Риги в Берлин и терпеливо ждал от меня известий. ’’Виза будет послана телеграфом немедленно”, — заверили меня, после чего я в полном восторге сам протелеграфировал ему: ’’Виза готова. Выезжайте немедленно поездом через Ригу”.

Позже я вспомнил, что купил в Берлине ”Мерседес-Бенц”, и послал вторую телеграмму: ’’Приезжайте машиной по возможности быстрее”.

Днем мне сообщили, что, как и обещал Ленин, дело о предоставлении мне асбестовой концессии идет полным ходом, и стало очевидно, что мне нужна немедленная консультация.

Поэтому вечером я послал третью телеграмму: ”По возможности летите самолетом”.

К сожалению, Мишель сначала получил вторую телеграмму и решил, что я предлагаю ему пересечь границу на автомашине без визы. Он подумал, что я сошел с ума.

Через час он получил телеграмму о самолете. В полном недоумении и отчаянии он пытался сообразить, чем мне можно помочь и как сообщить о случившемся моей семье.

Дело в том, что с тех пор, как я уехал в Россию, это были первые поступившие от меня сведения. Затем он получил мою первую телеграмму и начал понимать в чем дело. Тогда он сел на первый же поезд до Риги, что, наверное, было самым разумным решением.

Я приехал встречать его на вокзал на только что полученном из-за границы сверкающем лимузине Наркоминдел а. Наш достойный представитель, очевидно, наслышался о голоде в России еще худших, чем я, историй. Пакеты с сосисками, десятки банок рыбных, мясных и овощных консервов, груды хлебных буханок — короче говоря, еды здесь хватило бы на полк солдат.

С помощью двух здоровенных носильщиков мы перетащили его багаж в машину. Когда он ее увидел, у него даже рот открылся от удивления.

’’Боже мой, это что — ваша?”

Я только улыбнулся. ”Я думаю, было бы неплохо раздать часть ваших припасов людям на вокзале. Смотрите, сосиски вываливаются из пакетов”.

”А разве нам они не нужны?”

’’Если вы со мной, то нет, — ответил я с таким видом, как будто стоял во главе Торговой палаты. — А теперь давайте отдадим эту еду тем, кто в ней нуждается”.

Мне удалось сохранить серьезное выражение лица, но это было не так-то просто. Мишелю говорили, что в Москве продукты — это сама жизнь, и вот теперь я, ’’старожил”, небрежно советую ему отделаться от его драгоценного груза. Ручаюсь, если бы не машина, он наверняка бы отказался. Однако машина — это было уже нечто конкретное. В результате местным мальчишкам досталась богатая добыча, и мы отъехали от вокзала под громкие приветствия в адрес Америки.

Во дворце сахарного короля я поместил задумавшегося и вопреки обыкновению всю дорогу молчавшего Мишеля в соседнюю со мной комнату.

’’Может, хотите перед обедом принять горячую ванну? — небрежно предложил я. - Я скажу, чтобы приготовили. Обед будет подан в гостиной. Что вы предпочитаете: рейнское или бургундское?”

Мишель — человек светский. Он объездил мир вдоль и поперек и гордился тем, что никогда не попадал впросак. Любит и поболтать при случае, но на этот раз он просто онемел. ’’Так вот, оказывается, какая Москва”, — произнес он запинаясь. Он глазел на меня, как ребенок, не понимающий, что ему говорят. Я позвонил и по-русски попросил приготовить ванну и заказал обед. Мишель все еще безмолвно таращил на меня глаза. Через некоторое время он сказал слабым голосом: ’’Похоже, вы здесь неплохо устроились”.

Я расхохотался, и он пришел в себя. ”Не знаю, как вам это удалось, да это и неважно, но должен сказать, что получилось у вас здорово. Несите ваше бургундское — это как раз то, что мне сейчас нужно”.

После приезда Мишеля мы ежедневно проводили совещания с различными учреждениями по вопросам, связанным с новой концессией. Русские с готовностью шли нам навстречу, но как раз перед подписанием окончательного текста концессионного соглашения я как-то упомянул слова Ленина, что, если мне понадобится помощь, я непременно должен ему об этом сообщить.

’’Что? — воскликнул Мишель. - Он вам так и сказал?”

”Да, — ответил я, - но думаю, помощь нам не понадобится”. ’’Черта с два не понадобится,” — сказал Мишель, торопливо вставляя лист бумаги в машинку ’’Корона”.