«Дорогая Лиза, благослови меня на ратные дела. Я только что получил боевое крещение. Здорово мы им всыпали. Напиши, что с мамой? Где она? Я давно не получаю от нее писем».
В соседнем дворе через дорогу догорал сарай, загоревшийся от подбитого танка. Как измученные дальней дорогой кони, стояли около огня понурые немцы. Маленький, в шинели почти до земли, красноармеец кипятил на горящем бревне чай, клал в закопченный котелок комья снега и помешивал палкой. К нему подошел радист, попросил напиться. Солдат распрямился и спросил удивленно:
— Из тебя что, копченку хотели сделать?
— Тебя бы в него посадить, — улыбнувшись, кивнул танкист.
— Так это вы заварили кашу?
— Ну! Я первый раз в бою.
— На, пей, — солдат почтительно поднес котелок. Взглянул на немцев. Ему хотелось поиздеваться над фашистами, но он совсем мало знал слов. Солдат в памяти перебирал: «Хенде хох», «хальт», «цурюк» — все слова неподходящие. Наконец вспомнил и крикнул самому длинному немцу:
— Эй! Ком, гер! Немец, а морда рязанская.
Тот лениво повернул голову.
— Ком, ком! Не бойсь.
— Я не боюсь, — по-русски, с легким акцентом сказал танкист.
Солдат слегка растерялся: искал слова, а тот все понимает. Бросив в котелок ком снегу, сказал:
— Это он вас требушил, — показал на радиста.
— Смелый солдат, — сказал пленный.
— И учти, в бою первый раз. Он вам еще покажет кузькину мать.
— Мне уже не покажет, — возразил пленный.
— Это верно. А ты откуда русскому натаскался?
— Мать у меня русская.
— Из буржуев?
— Из эмигрантов.
— А-а! Ты, значит, в гости к нам?
Пленный промолчал.
— Что ж, какой гость — такая и честь ему. Верно?
— Конечно, — ответил радист.
Закончилась в роще перестрелка. По деревне потянулись толпами пленные. Володя видел их впервые. Вглядывался в лица. Вроде бы обыкновенные люди. У одного на лице испуг, у другого растерянность, у третьего ненависть. Но всех их уравнивала ненавистная форма. Разгоряченный боем, он смотрел на зеленые спины, на мокрые затылки и испытывал большое желание прокатиться по этим спинам на танке. И это он, тот парень из Большого Кувая, который не любил драться?
В комнату вбежал вестовой.
— Товарищ старший лейтенант, срочно в штаб! — сообщил он.
— Что там случилось?
— Вас представляют к ордену, товарищ командир.
Лучше смерть…
Это было только начало, цветочки, как говорят в народе, ягодки — впереди. Линия фронта словно резиновый шар, у которого стенки в одном месте толще, в другом тоньше. Надули его, а воздух в тонком месте выпер шишкой, нажали на эту шишку — она появилась в другом месте.
Прижатые под Москвой немцы подались на запад, но линия фронта начала выпирать под Харьковом.
Порвать бы этот шар, да так, чтобы воздух из него вышел. Но шар все растет, растет, все труднее сдерживать его упругость.
«Только бы порвать его», — думает Володя, устанавливая разбитый прицел. Думает и жалеет ребят, которых растерял по госпиталям.
Экипаж обновляется без конца. Не успеет он привыкнуть к бойцу, а уже приходится привыкать к другому. Ему пока везет. Ни одной царапины.
Посмотрел на часы: пора на партсобрание. Помыл керосином руки и ушел в блиндаж. Там уже полно народу. Присел. Волнуется. Сейчас он распрощается с комсомолом и вступит в ряды коммунистов.
На западе гремит. Там идет передвижение вражеских войск, готовится наступление.
— Владимир Петрович Хазов! — объявляет комиссар. — Комсомолец. Просит принять его в ряды ВКП(б). — Зачитал заявление, в котором комсомолец обещал беспощадно уничтожать противника.
— Какие к нему будут вопросы?
— Пусть расскажет о себе.
— Расскажи, Хазов. Коротко.
Растерялся. И жизнь вроде бы небольшая, а как рассказать о ней коротко? Но время на войне дороже золота. Перечислил анкетные данные.
— Сколько раз в боях участвовал?
— Много. Точно не знаю.
— Некогда считать. А воюет он дай бог как… И товарищ хороший… Не подведет, — сказал один из коммунистов, который едва не сказался в плену. Хазов спас.
Было это всего лишь сутки назад. Увлеченные боем, три экипажа Т-34 не заметили, как оторвались от своих и углубились на немецкие позиции. Опомнились они лишь тогда, когда попали в переплет сокрушительного вражеского огня. Повернули к своим, но уйти не смогли. Подбитые, остались в окружении врага.
Каждый из танкистов знал, что его ожидает или позорный плен, или смерть.
— Лучше смерть, — сказали танкисты одного экипажа.
— Будем драться до последнего снаряда, до последней пули, — решили во втором танке.
— Умрем, но не сдадимся, — поклялись в третьем.
Немцам нетрудно было расправиться с танкистами. Вот они, стоят три машины, три мишени. Расстреливай их. Но у них был свой расчет — живыми хотели взять бойцов. И просчитались. Подбитые танки не могли двигаться, но у них работали пушки и пулеметы.
Было видно, как танкисты отбивались от наседавших врагов. Володя смотрел на танкистов и думал о том, как выручить их из беды. Вспомнил, как Михаил Агибалов выручил товарищей. Он бы мог приказать своему экипажу идти на выручку. Но бойцы валились с ног от усталости. Много атак отбили за день. Это надо понимать. Но ведь там, в километре от них, гибнут товарищи. Он рассказал тот самый случай с Михаилом Агибаловым. Бойцы поняли, к чему клонит командир.
— Мы готовы идти к ним, — сказали они.
— Осмотрите машину. Как только стемнеет, так пойдем, — приказал он и стал рассматривать путь, по которому предстоит проскочить ночью.
Темнело необычайно долго. Медленно приходила тишина. На земле серо, пасмурно, в небе светятся рыжие хвосты дыма догорающего поселка. Но там, где скрылись в темноте танкисты, виделись вспышки стреляющих пушек и пулеметов. Не сдаются.
Стемнело. Скрылись в небе рыжие хвосты дыма. Прикорнули у своих пушек уставшие немцы.
Они спали и видели домашние сны, когда по ним, как смерч, пронеслась тридцатьчетверка. Немцы выскакивали, шарахались в стороны. Кто успел, а кто остался под гусеницами.
Поняли, в чем дело, когда услыхали гул танка, идущего назад. Высветили ракетами небо, землю — видят, два танка: один буксирует другого. Тут уж не до сна. Завязался бой.
Пробились.
Не успели немцы прийти в себя, как через их позиции на предельной скорости снова пронеслась тридцатьчетверка. И снова бой.
Сколько раз может повезти в боях? Никто не скажет. Ну раз, ну два…
В третьем заходе снаряд пробил броню. Танк вздрогнул и стал забирать влево. Володя оторвался от орудия. Механик-водитель, истекая кровью, перекинулся через сиденье. Но танк работал и шел. Володя сел за рычаги, дал полный газ.
…Он не мог сказать коммунистам, сколько раз бывал в боях. Бывал столько раз, сколько было нужно. И коммунисты в один голос сказали:
— Принять комсомольца Владимира Хазова в ряды коммунистов.
Новый экипаж
Снова растерял свой экипаж. Новый набирал неподалеку от города Валуйки. Пришел механик-водитель Василий Денисов. Рыжий, крепкий и добродушный мужчина лет сорока. Представился и сказал:
— Слыхал я про тебя, командир.
— Что ж, будем воевать, — ответил ему Володя. — Принимай машину.
Про себя еще отметил, что механик себе цену знает. С ним воевать будет хорошо.
Пришел совсем молодой, мальчишка на вид, башнер Алеша Ковтун. Этот в дружки бы годился. Его спросил:
— В боях участвовал?
— Прибыл из госпиталя после ранения, товарищ старший лейтенант.
— Ясно. Будем воевать. Проверяй свое хозяйство.
Стрелок-радист Гриша Выморозко тоже молодой. Но тертый калач.
