Завалов подумал, что не сможет объяснить ей то, до чего только что дошел собственным умом. Просто потому, что нельзя взять и вложить в чужую голову свои красивые и правильные мысли. Все равно что кидать семечки на асфальт и ждать, когда же вырастет подсолнуховое поле. Он и сам только сейчас понял, как эти ожидания далеки от реальной жизни.

– Ну давай попробуем. К примеру, сострадание – это что?

Хала нахмурилась.

Время тянулось медленно. В горячем воздухе кружились мухи, привлеченные подсыхающей кровавой лужицей. Раненая женщина сидела, привалившись к стойке и закрыв глаза. Беззвучно шевелила губами. Завалов отломал ножку кассирского стула и дважды выходил на улицу, пытаясь понять, что творится в городе. Против АК нет приема, но хоть от очередного вооруженного мусором ребенка можно отбиться. Хотя, конечно, смотря какой ребенок.

Вдалеке еще щелкали выстрелы, но на этой улице царили удушливая жара и тишина. Вернувшись в магазин, Завалов обнаружил, что Хала выворачивает карманы раненой. Хотел сделать замечание, да передумал. Решил, что просто слишком устал. Когда на улице послышались шорохи и приглушенные голоса, Завалов подумал, что от жары и жажды начались галлюцинации. Он медленно поднялся, поудобнее перехватил ножку стула.

– Не ходи, Вадим! – отчаянным шепотом позвала Хала.

Пружинисто вскочив, повисла у него на руке.

– А если это наши?

– Если нет – тебя убьют! Сиди. Если ваши – сделают зачистку. Потом просканируют и сами нас найдут.

Завалов дернулся, но Хала держала слишком крепко. Показалось, что сейчас еще и зубами вцепится. Он рассерженно шикнул, кивнул на раненую.

– Ей сейчас врач нужен. Я рюкзак не беру. Если что – забирай и вали.

– А ты?!

Кружилась голова. Наверное, от удара случилось легкое сотрясение. А может, виновата какая-нибудь инфекция, попавшая в рану. И мысли о том, что в случае его смерти исходники программы могут попасть куда угодно. Да пошла она! Завалов не сразу сообразил, что кажется ему неправильным во всей этой сцене. Прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться.

– А почему тебя это волнует?

Хала открыла рот, собираясь что-то сказать, да так и застыла. Неожиданно оттолкнула его, шипя сквозь зубы ругательства. Уткнулась лбом в колени и замерла, тяжело дыша.

Завалов поднял ножку стула, медленно двинулся вдоль стеллажа к дверям. Выглянул, как ему казалось, осторожно. Увидел людей в форме и в ужасе спрятался обратно.

– Эй, кто там?

Сердце ушло в пятки.

– Кто там? Выходи с поднятыми руками!

«Они говорят по-русски, да?»

Требование повторили на английском и каком-то местном трескучем наречии. Завалов уронил бесполезную ножку стула, поднял руки и шагнул за порог.

– Не стреляйте! Я из лагеря. Из «Пылевого-4», база 16.

– Тю! – откликнулись ему с непередаваемым акцентом. – Нет больше твоего Пылевого, товарищ.

Копию электронной студгазеты с его фото на первой полосе мама загрузила в фоторамку. И долго выспрашивала у «Вади», почему он не хочет повесить рядом блестящую медаль в коробочке. Вадим Завалов пытался шутить в ответ. Но правда была в том, что он так и не понял, почему ему вручили награду. Женщина, которую он тащил на себе по мертвому городу, умерла месяца через два, как раз тогда, когда счастливая Алиса демонстрировала новоиспеченному дяде бойко агукающих тройняшек. Вернее, ногу та женщина потеряла сразу, ее отняли в полевом госпитале. А умерла уже потом, когда в очередном гуманитарном лагере разгорелась эпидемия чумы. Первобытная болезнь, которая, к счастью, не могла проскользнуть сквозь границу Союза. Завалов наводил справки, но ни семье, ни друзьям рассказать так и не смог. Им было не до того. Заголовки новостей рапортовали об успехах марсианской экспедиции, и разговоров в те поры только и было, что о космосе.

На фоне чужого энтузиазма Завалов ощущал себя поездом, слетевшим с рельсов на полном ходу. Когда он вернулся с больничного, на кафедре кипела работа. Заведующий лабораторией Савельев отправил в архив все заваловские материалы, и на освободившихся от «лишнего» серверах уже считался чей-то чужой, сулящий огромные перспективы, проект. Ждать помощи было не от кого.

– Статистика группы в этом семестре, конечно, оставляет желать лучшего, – пояснил Савельев. – Но в минус не ушли. А вот у тебя лично, Завалов…

В сухом остатке у него выходило шесть часов работы в полевых условиях и четыре недели приключений в госпиталях и больницах. Какая-то песчаная зараза, попавшая в рану и начисто проигнорировавшая советские прививки, свалила его с ног тем же вечером, когда Завалов уже обрадовался, что выбрался из переделки живым и здоровым, отделавшись всего тремя швами. Радость оказалась преждевременной.

– И подготовительная работа была проведена халатным образом, – говорил Савельев, хоть Завалов и помнил отлично, кто подгонял его и ставил жесткие сроки.

Вадим со всем согласился, написал пару объяснительных о нерациональном использовании казенного оборудования и попытался вникнуть в новый групповой проект. Работать не хотелось. Но работать было нужно.

Полгода спустя исчезла Хала. Батарейки ее имплантатов могли держать заряд всего пару-тройку дней, а потому Завалов не строил никаких предположений по поводу ее судьбы. В лэптопе от Халы остались лишь строчки загруженных данных, но Завалов перебирал их медленно, скорее, уже по привычке. Не бросать же анализ незавершенным. Ночами он спал крепко, без снов, чему способствовали сильнодействующие таблетки, выписанные врачами еще на базе. А днем какое-то навязчивое ощущение неправильности не давало ему спокойно жить.

В доме стало шумно и суетно. Тройняшки надолго завладели всеобщим вниманием. Алиса обижалась и считала, что на брата малыши не произвели ни малейшего впечатления. Тот все слонялся, как сомнамбула, или сидел, залипнув в планшетник, и что-то напряженно читал.

Однажды, приткнувшись на диване перед телевизором, Завалов понял, что окончательно запутался. На экране планшетника творилась ерунда. В длиннющих отчетных таблицах что-то не желало сходиться. Вот – график поступления пакетов информации, вот – отчет о получении входящих данных, вот временная характеристика эмоционального отклика. В тайминге двух лент просматривался серьезный рассинхрон. Середина тестового времени, плотность информации достигает пикового значения. В это же время Хала откровенно скучает, сводя на нет любые попытки достучаться до ее разума. Но вот конец сеанса, передача данных завершена, и в это время…

– Кто это у нас тут? А, это дядя Вадя!

Завалов чуть не уронил планшетник, когда на колени ему опустили весело курлыкающего младенца.

– Подержи, а? Сил больше нет! – сказала Алиса.

Завалов натянул на лицо улыбку:

– Здравствуй, Дашенька! – сказал он, подхватывая размахивающего ручками карапуза и чувствуя себя при этом полным дураком.

– Это Машенька, – с такой же натянутой улыбкой поправила Алиса.

Из тройняшек Завалов мог уверенно узнать только Пашеньку – у того на распашонках были нарисованы всякие роботы и машинки. Машинки. Всюду машинки. Человек окружил себя машинками в надежде, что уж они-то сведут количество ошибок к минимуму. А техника все равно подводит. Что же не так с таймингом? Что там было, в конце сеанса? Только белое пространство. Никаких данных.

Сестра плюхнулась рядом, на диван. Вздохнула с облегчением, но тут же снова напряглась:

– Ну как ты держишь, Вадь! Ровнее, вот так… Не надо ее пытаться сажать. Рано еще.

– Как так – рано? – удивился Завалов, перекладывая планшетник на подлокотник дивана, подальше от цепких маленьких ручек. Не удержался, снова взглянул на тайминг. Что же там такого невероятно интересного для Халы произошло в конце сеанса?

– Ей же полгодика всего, – усмехнулась Алиса. – Ее сейчас на руках таскать нужно. Болтать побольше. Знаешь, как ей нравится, когда с ней разговаривают? Так серьезно слушает!

Завалов посмотрел на счастливо улыбающуюся Машеньку и, не выдержав, улыбнулся в ответ. Нравится ей, видите ли, когда разговаривают.