- Мы говорили о снах, - пробормотал Генрих.

- О снах?

- Мне не так давно приснился странный сон: я собирался расстрелять Генриха из бомбардировщика, но в последний момент, увидев его лицо, передумал и улетел. - коротко пересказал Екатерине содержимое своего сна Евгений.

- Я знал, видел, понимал, что ты очень хорошо относишься ко мне, но чтобы до такой степени, мне и в голову этого не приходило. - попытался отшутиться Данзас.

- А вам что снится, Генрих? - полюбопытствовала Екатерина.

- Сейчас-ничего, - Генрих не стал грузить этих двоих рассказами про лагерь. - Когда-то мне снилось, что я слышу какой-то шум, и что я от этого шума просыпаюсь. Но я пока не открываю глаза и тихо лежу. И слышу я дыхание и стоны и даже крики - и не одного, а двух человек - и еще слышу какие-то слова, и еще слышу шум возни и скрип кровати. Привлеченный и одновременно напуганный этим шумом, я встаю со своей кровати и иду по слуху на шум и подхожу к кровати, где спит моя мама, и вижу... что на кровати не только моя мама, но и еще какой-то человек. Я вижу, что этот человек голый и что он лежит на моей тоже голой маме и качается вместе с ней на скрипучей кровати и одновременно хрипит, стонет и что-то говорит моей маме грубое и незнакомое... А я хочу крикнуть и не могу, мой рот не открывается и язык не шевелится. Я хочу развернуться и побежать опять к своей постели, но и этого я сделать не могу. Я не в силах оторвать глаз от того зрелища, которое открылось передо мой. Зрелище пугает меня, но и манит при этом. И тем, что манит меня, оно еще больше пугает меня. Мне подумалось, что то, что я сейчас вижу, плохо, отвратительно, грязно и страшно, страшно... И мне так хочется ударить так противно копошащихся на кровати людей, сильно и зло, и мне хочется расцепить этих людей, и мне хочется убить того, кто прыгает так неистово на моей маме. При этом я не жалею маму, нет, я понимаю, что маме нравится то, что с ней делает этот голый человек, и именно потому, что маме это нравится, я хочу ударить и ее и голого человека, и именно потому мне хочется, под видом защиты мамы прекратить все, что здесь происходит. Мне очень не нравится, что мама смотрит на меня и улыбается, улыбается... Но вот рот ее кривится, и она закрывает глаза и кричит, уже не стесняясь...А мне, маленькому, становится совсем нехорошо, и я падаю и засыпаю...

- Черт, прямо триллер какой-то! - раздавил в руке окурок Евгений.

- Мы тогда жили с матерью вдвоем в однокомнатной квартире, в Нарве. Отца я не знал.

- Он бросил семью? - спросила Екатерина.

- Мать говорила, что он пропал без вести, когда мне было три года. Ушел в лес и не вернулся. Может быть, так оно и было. До самой ее смерти я так и не сумел выпытать у нее, кем же на самом деле являлся мой отец. Я наводил справки о своем отце и потом - после смерти матери, когда мы уже перебрались в Россию. Но увы. безрезультатно.

- Так вот откуда у вас такая странная фамилия...

- Да. - кивнул головой Генрих, - у отца эстонские корни. Может он был сталкером и именно от него, может быть, мне досталась такая тяга к приключениям. Смешная версия. Но все возможно... Тогда, в конце восьмидесятых, проснувшись утром, я, конечно же, думал, что мне приснился страшный сон, ничего более. Но днем под маминой кроватью я нашел рваный мужской носок... Этот сон снился мне целых два года. И сниться он прекратил только тогда, когда мы с матерью переехали жить к деду в Рязань.

- Все наши страхи и комплексы родом из детства, - наставительно заметила Екатерина. - они и формируют наше мировоззрение.

- А вам, наверное, снилось что-нибудь романтичное? - слегка демонстративно парировал Данзас.

- В детстве я мечтала стать укротительницей. Это и опасно, и интересно, и очень неординарно. Мне хотелось, чтобы могучие хищники меня слушались. Меня, маленькую девочку. Я люблю риск, люблю, когда вокруг сильные и опасные противники. А кроме того, мне нравится, когда выполняют мои команды, тем более дикие звери, которые могут меня разорвать в две секунды. Вот я выхожу в ярком костюме, тигры и львы рычат на меня, они хотят разорвать меня в клочья, а вместо этого покорно садятся на свои тумбы, ездят на велосипедах, ходят по доске, качаются на качелях. Я кладу им свою белокурую голову в громадную пасть, и под охи и ахи восхищенных зрителей их глаза светятся зеленым огнем от злобы и недоумения. А я медленно вынимаю голосу из пасти, щелкаю хлыстом и раскланиваюсь во все стороны. И вот уже не звери, а цирк ревет от восторга... - Екатерина вошла в экстаз, она облокотилась спиной на стену дома, ее руки слегка дергались.

- Ваши мечты частично сбылись, - искоса взглянув на нее, заметил Генрих. - только вместо животных были люди. Тоже нравилось, когда вас слушаются, вам подчиняются?

- Попробовали бы они не подчиняться, - с некоторым недоумением взглянула на Генриха Екатерина. - больше всего в таких ситуациях мне нравилось подрубать ноги непослушным. У меня была такая спецдубинка - цельная стальная палка, залитая резиной. Очень хорошо прочищала мозги.

- Удовольствие получали? - нет, не особо было приятно общаться Генриху с этой женщиной.

- Систему придумала не я, - спокойно произнесла Екатерина. - существуют определенные правила, не хочешь им подчиняться - получай. Мое дело было следить за их выполнением.

- Но тем не менее вы ушли оттуда?

- Не хотелось всю жизнь оставаться в холодном и зачуханном Миассе. Наш контингент приходит и уходит, отбыв срок, а пять с половиной лет там отбахала, словно за разбой какой-нибудь. Вот и решила там не оставаться, а уехать в Москву. Тем более, у меня мама врач, так что способности есть.

- А отец?

- Папа военный, поэтому я с четырнадцати лет могу собрать и разобрать автомат Калашникова. А с шестнадцати могла делать это вслепую. Ну а здесь - в командировках хорошо платят, да и приключения здесь мне по душе.

'Да уж', подумал Генрих, вспоминая кадры на записи, как Екатерина расстреливает мирных жителей.

Паузу нарушил появившийся Виталий.

- Вы мне нужны... - замялся он, оглядев всех троих. - надо кое-что уточнить... - повел он к дому Евгения и Екатерину. - вам же, Генрих, советую отдохнуть: вы пойдете в головном отряде группы. Инструктаж проведет вечером Борис Николаевич.

Они втроем скрылись в доме, оставив Генриха одного.

Соловьев открыл свой ноутбук, дождался, пока компьютер загрузится, после чего вставил CD-диск, развернул его содержимое. И остолбенел...

На экране возник Ван-Дамм с расквашенной физиономией.

- Что это, Евгений? - Борис Николаевич, грозно нахмурившись, повернулся к адъютанту. - Где запись? Ты решил меня обмануть? Ты разве не понимаешь, что нам грозит?

Но было заметно, что адъютант и сам обескуражен. Неверов непонимающе глядел на небольшой ноутбук, словно считал сам компьютер причиной потери секретных материалов.

- Дайте мне посмотреть. Этого просто не может быть, - наконец произнес Неверов, поднимаясь с места. - Поставьте другой диск.

- Здесь же всего один диск! - Соловьев буквально впился взглядом в лицо адъютанта. - на столе лежал только один диск. И на нем записан вот этот фильм.

- Я ничего не понимаю. - Евгений взял в руки компакт-диск, повертел его в руках. - диск находился все время в компьютере, о нем никто не знал, за исключением тех, кто в курсе. Но я не знаю, когда его успели подменить. Действительно не знаю!

- Всеволод, - Соловьев взглянул на психолога, - кто-то еще заходил в комнату?

- Генрих. Только он, - Решко взял в руки ненужную болванку. - по его словам, он хотел посмотреть электронную почту, ему разрешили.

- Послушай, Сева. От этого сейчас зависит чрезвычайно много. У него что-нибудь было в руках? Ты не обратил внимания?

- Нет, я зашел, а он уже выключил компьютер... - пояснил Решко и вдруг замер на мгновение, видимо, вспомнив какой-то момент. - когда я разговаривал некоторое время назад с ним, я почувствовал в его голосе фальшь. Он торопился, зачем-то спешил. Судя по всему, как я теперь понимаю, он поменял диски.