«Я дома», — думал эрцгерцог. Правда, ему было не по себе, он ощущал какую-то тяжесть в желудке, пока автомобиль катил над серебристыми водами Дуная по красивейшему мосту Эржебет, единственный пролет которого перекинулся с берега на берег.
Итак, эрцгерцог прибыл домой. Вот он, Дунай, во всей красе раскинувшийся перед его глазами! Одно усилие — и он вновь в своих владениях, в будайском дворце, в замках — алчутском, тиханьском, киштаполчаньском, и на Холме Роз, и в своих поместьях; впрочем, он был отнюдь не самым богатым эрцгерцогом в Венгрии, не то что его родственник Фридрих, угодья которого составляли не менее ста тысяч хольдов.
Правда, 28 октября 1918 года, в тот зловещий осенний вечер, он тоже оказался дома, к тому же в качестве «homo regius» — доверенного лица короля, которому было поручено наметить кандидатуру на пост премьер-министра Венгрии. В тот вечер он неожиданно заболел, по мнению его врача, кишечным заболеванием. Какая-то толпа двигалась в то время из Пешта в Буду, и почему-то часть людей во главе с владельцем машиностроительного завода в Матяшфёльде Иштваном Фридрихом под сенью трехцветных национальных знамен устремилась к нему. Жаль, что из-за болезни он не смог принять соответствующие меры. Жандармерия, заградившая Цепной мост, дала по толпе несколько залпов. На другой день, почувствовав себя лучше, он уже мог заниматься делами и назначил графа Яноша Хадика премьер-министром. К сожалению, новоявленный премьер не предотвратил крушения монархии. Спустя несколько дней он, эрцгерцог, уже настолько поправился — какой отвратительный был у него понос! — что поспешил в муниципалитет Будапешта, присягнул национальному совету, возглавившему октябрьскую революцию в Венгрии, и, проявив известное проворство, присвоил себе — по названию своего поместья — демократично звучащее имя Йожеф Алчут. А 15 ноября в шесть часов пополудни — в это время он находился уже в абсолютном здравии! — в резиденции премьер-министра вместе со своим сыном принес присягу Венгерской республике. Больше с тех пор — что отнюдь не зависело от состояния его здоровья! — он присяг не приносил!
— Ваше высочество, мы прибыли! — воскликнул генерал Шнецер, когда машина остановилась перед отелем «Бристоль».
И вот он дома, в Будапеште, после того как напористый капитан Фаркаш полночи уговаривал его приехать сюда. Дома — всего лишь с одной рюмкой абсента в желудке и во главе контрреволюционного путча.
Почва, как видно, была подготовлена.
Майор Геза Папп и торговец посудой Янош Иловский еще 1 августа в одиннадцать часов ночи посетили итальянского подполковника Романелли, представлявшего державы Антанты. Они спросили его напрямик, что бы он сказал, если бы в Венгрии произошел контрреволюционный путч. Романелли любезно ответил, что он не примет к сведению подобное заявление. Они беседовали еще несколько минут; двое господ намекнули, что в любом случае рассчитывают на скромность подполковника. Романелли и на это ничего не ответил. Два смущенных визитера не спеша шли пешком домой по безлюдным улицам города. Навстречу им попался патруль. Майор Папп показал удостоверение командира Красной милиции, а Иловский предъявил пропуск, выданный ему Хаубрихом на право беспрепятственного хождения ночью по улице как сотруднику аппарата военного министерства.
Планы контрреволюционного путча впервые возникли отнюдь не в эти августовские дни. Один из руководителей гражданской организации заговорщиков, будайский дантист д-р Чиллери, в течение нескольких месяцев в своей квартире с тремя выходами держал настоящее контрреволюционное бюро разведывательной службы. Его деятельность надежно прикрывали весьма Влиятельные лица. Это были тщательно выбритые ренегаты — некоторые члены рабочего совета, проповедующие «внутренний мир», и старые штабные офицеры, пробравшиеся в народный комиссариат по военным делам. Это были те же самые люди, которые по каким-то негласным причинам всякий раз препятствовали расправе с контрреволюционерами, саботажниками и прочими врагами. Это были скрытые предатели, среди которых встречалось множество социал-демократов, ахающих из-за террора, провозглашающих «гуманизм», ратующих за служение делу прогресса с помощью реформ и, учитывая перевес сил на стороне западноевропейских держав, требующих исходить из соображений политической целесообразности. Эти скрытые предатели стремились оттеснить на задний план и оклеветать Тибора Самуэли, являвшегося сторонником решительной расправы с затаившимся врагом.
Рентгеновский аппарат д-ра Чиллери во времена Советской республики действовал безотказно; рентген же стоматологической клиники, наоборот, отказал, и больных посылали к Чиллери. Контрреволюция не пропускала ни одного дуплистого коренного зуба. Квартира дантиста была оснащена двумя телефонами; один из них, служебный, работал бесперебойно. По распоряжению ближайшего окружения Хаубриха заговорщикам доставлялись иностранные газеты и фронтовые сводки так же оперативно, как и самому военному министру.
В. И. Ленин сказал: «Ни один коммунист не должен забывать уроков Венгерской Советской республики». И тем не менее до прихода к власти так называемого профсоюзного правительства, до всеобщего смятения, до прибытия иноземных войск, брошенных империалистическими кругами Антанты против Венгерской Советской республики, ни будайские дантисты, ни венские графы, ни сегедские офицеры не осмеливались выступить открыто. Слова Ленина имели глубокий смысл: 24 июня 1919 года венгерский рабочий класс, ставший под ружье, показал свою истинную силу.
А в это утро 6 августа уже силы контрреволюции стояли наготове и ждали момента, чтобы выступить.
Самую действенную помощь контрреволюционным заговорщикам, кроме румынских оккупантов и окружения Хаубриха, оказало министерство внутренних дел, возглавляемое Пейером. Это министерство с первых дней после падения Советской республики, а следовательно, с первых дней августа, посредством следовавших одного за другим экстренных воззваний в газете «Непсава», а также иными способами сзывало на службу дореволюционных полицейских в синей форме, с бычьими шеями, этих испытанных притеснителей рабочего класса. То, что эта полиция явилась фактически ядром вооруженных сил для осуществления путчистских планов, что Главное полицейское управление на улице Зрини, подведомственное социал-демократу Пейеру, первым начало подвергать пыткам коммунистов, что утром 6 августа именно здесь началось настоящее столпотворение, а днем именно отсюда выступили силы контрреволюции, — это непреложный исторический факт.
Некое соломенное чучело, ставшее начальником городской полиции, которое министр внутренних дел назначил с молчаливого одобрения контрреволюционных заговорщиков и даже по непосредственной рекомендации высокопоставленных офицеров полиции, сочувствующих контрреволюции, некий сторонник так называемого среднего пути, по имени Карой Диц, целый день, будучи навеселе, слонялся по лабиринтам и затхлым коридорам старинного здания полиции, однако ни у кого не появлялось желания вступать с ним в какие-либо разговоры, а тем более о делах. Ему приносили на утверждение лишь приговоры полицейских судов второй инстанции. Что было известно министру внутренних дел о подспудных силах, добивающихся назначения этой марионетки на пост начальника городской полиции, сейчас доискиваться не стоит. Истинный же руководитель полиции, фактический эмиссар заговорщиков — главный инспектор полиции Карой Гараи — уже несколько дней совещался с самыми влиятельными полицейскими чинами.
Румыны бездействовали и выжидали.
Дядюшка Мориц, рассыльный в красной шапке, в половине десятого утра на углу улиц Зрини и Надор сказал газетчице:
— Этот недотепа Пейдл, как видно, совсем оглох. Вот увидите, тетушка Мари, полицейский инспектор Кметти с помощью двадцати полицейских уже сегодня сделается начальником центральной телефонной станции имени Йожефа, и от него будет зависеть, кому предоставить право пользования телефоном. В министерство юстиции направляется некий Седлачек со своими молодчиками. Еще не известно, кто арестует Пейдла. Никак об этом не договорятся.
