Они помолчали.

— Значит, у вас есть где переночевать? — спросил Эгето уже на углу улицы Кертес.

Надь кивнул. Они пожали друг другу руки.

— В пятницу, — сказал Эгето, — если до тех пор не…

— Как вы полагаете, — спросил Надь, — эта группа… в союзе…

— Начало, — ответил Эгето и пожал плечами. — Самое начало!.. Но там есть настоящие…

— Да, — сказал Надь, — во всяком случае, мы начали. Где может находиться Ландлер?

— Не знаю, — сказал Эгето. — Ну, я пойду, А вы будьте осторожны!

Надь потянул его за пуговицу кителя.

— Послушайте! — сказал он, усмехаясь. — Уж вы-то мне не проповедуйте осторожность! А как вы сами недавно бросились к двери из-за ребенка! Да еще ругались. Что вы на это скажете?

— Да-а, — смущенно произнес Эгето.

— То-то же, — с удовлетворением заключил Надь;— Ну, доброй ночи.

Но Эгето не уходил. Он смерил взглядом собеседника.

— Вы очень несдержанны, — проговорил он.

— Это правда, — согласился Надь.

— Выпустите-ка мою пуговицу! — попросил Эгето.

Надь помолчал немного.

— Если я… — начал он и умолк.

Мужчина, а за ним женщина показались на углу улицы Кертес и пошли к остановке десятого трамвая.

— У мамы рак, — сказал Надь. — Если я… Пускай она не ходит стирать. Вы как-нибудь… навестите Анну.

Он круто повернулся и пошел по узкой улице Кертес, словно по темному длинному туннелю. На церкви Терезы, расположенной поблизости, колокола пробили восемь, звенел трамвай. Наступал комендантский час; на улицах уже появились румынские патрули. Нагретые солнцем камни серых будапештских доходных домов излучали тепло, за отворенными окнами сидели жители Будапешта без пиджаков, не зажигая света, в томительном ожидании ночной прохлады. Кончился еще один день.

Эгето шел в комнату с альковом, которую занимало семейство тетушки Йолан.

В отдельном зеленом кабинете на первом этаже отеля «Бристоль» за столом, с которого официанты бесшумно убирали остатки ужина, сидели несколько господ. Насытившись бараньими котлетами с жареным картофелем и смочив надлежащим образом горло, господа закурили толстые сигары. Перед ними в граненых бокалах искрилось прозрачно-зеленое чопакское вино, в воздухе вились кольца серо-голубого ароматного дымка сигар. Самые изящные кольца пускал к потолку господин со щербатым ртом. Господа с разгоряченными лицами дымили сигарами «Трабукко». Среди них были известный всей столице торговец посудой Янош Иловский и немногословный поручик запаса Эден Юрко.

Когда приятная тишина, наступившая после обильного ужина, стала навевать скуку и два официанта оставили их наконец одних, господа оживились и заговорили о раскрытых в самые последние дни немыслимых злодеяниях красных.

— На животе его превосходительства они вырезали две дыры, — сообщил Иловский. — В форме карманов! По слухам, сапожным ножом. Действительно, не знаешь…

Наступила тишина.

— Быть может, это… — начал председатель судейской коллегии, некий С., но тут же умолк, надавливая руками на свой живот.

— Если это правда, — заметил кто-то, — это ужасно!

— До самых внутренностей, — уточнил Иловский и содрогнулся. — Президенту Венгерской Академии наук! Попросту с двух сторон вырезали по карману и, чтобы кишки не вывалились, запихнули в эти карманы его руки. «Покрепче держи свою частную собственность», — гогоча, приговаривали они.

— Невероятно! — воскликнул д-р Дежё Вейн, будайский дантист. — Они нас…

— Гнуфные фадифты! — после непродолжительного раздумья прошепелявил поручик запаса Виктор Штерц, у которого отсутствовали передние зубы. Он был сейчас в штатском костюме, ибо его парадный офицерский мундир во время катастрофы, происшедшей утром на чугунолитейном заводе, был прожжен и намок до такой степени, что превратился в тряпку. На его слегка припухшем носу красовался здоровенный синяк; в эту компанию господ контрреволюционеров его привел дантист, к которому он явился днем чинить разбитую верхнюю челюсть. Кстати, на этом случайно устроенном ужине все господа, даже богатейший торговец посудой, были его гостями.

— Значит, Альберта Берзевици нет в живых? — спросил капитан Лайош Надь, адъютант генерала Шнецера. — Как мне известно…

— В живых? — с презрением отозвался Иловский, человек весьма импульсивный. — Сегодня днем был обнаружен труп его превосходительства. И обнаружили его высокопоставленные румынские офицеры в гимнастическом зале женской гимназии на проспекте Андраши. Обе руки его находились внутри живота!

— От этих злодеев можно ожидать самую невероятную жестокость, — сказал д-р Вейн.

— Сперва я сомневался, — хмуря брови, сказал Иловский, — но… я разговаривал с очевидцем — видным профессором университета, известным лингвистом; сегодня днем он сам был на проспекте Андраши. Может, вы думаете, что он лжет? Нет, он собственными глазами видел задержанного убийцу. Какой-то капрал, совсем хлипкий тип!

Судья сидел с видом мученика и смотрел в одну точку; он несколько раз порывался заговорить, но вдруг клал руку на живот, так как испытывал спазматические боли в желудке.

«От жареной баранины!» — размышлял он и окаменевшим взглядом смотрел на свои колени; он решил, что, если не будет шевелиться, боль утихнет сама собой.

Вслед за первым последовали рассказы о еще больших злодеяниях красных, которые до сих пор не понесли должного наказания. Д-р Вейн рассказал, как казнили его доброго знакомого, немештёрдемицкого помещика, некоего Эдена Мицки; после учиненной расправы его, еще живого, намеренно закопали таким образом, что пальцы его правой руки, искривленные наподобие когтей, торчали из земли для устрашения жителей деревни. Затем поручик Штерц сообщил о случае с чомадским приходским священником, которому до тех пор ставили клистир, пока он не скончался; он же рассказал о пресловутом еврее-пека-ре из Обуды, сжегшем монашек.

— Не валяйте дурака, господа! — вдруг с раздражением сказал судья. — Неужели вы верите этим басням?

Из-за болезни желудка он выпил всего бокал чопакского вина с сельтерской, после того как проглотил изрядную дозу питьевой соды. Сейчас он почувствовал некоторое облегчение, хотя лицо у него, пожалуй, еще больше пожелтело.

— Извини, как? — спросил галантный д-р Вейн и, насупившись, посмотрел на судью.

— В конце концов, мы же среди своих, — неуверенно произнес тот.

— И что же? — спросил Юрко.

— Пожалуй, вы сгущаете краски.

— Ты сомневаешься в наших словах? — тихо спросил д-р Вейн.

Господа смотрели на судью.

И тут у последнего мелькнула мысль: «Еще наплетут на меня, будто я защищаю красных. Насильник, пьяная скотина». Эта характеристика относилась к д-ру Вейну. Судье было известно, что еще Будапештский Королевский апелляционный суд 16 марта 1917 года вынес д-ру Вейну под номером Р/4993 не подлежащий обжалованию приговор за изнасилование своей пациентки, шестнадцатилетней девушки, ослабевшей после инъекции кокаина.

— О-о-о, разумеется… нет, — наконец выдавил из себя судья.

Все молчали.

— Фправедливо, — сказал наконец Штерц, — вдефь мы фреди гофпод и хрифтиан…

— Разумеется, — обронил судья и почесал затылок. — Но дело в том, что я только что из квартиры его превосходительства Берзевици; он пригласил меня днем к себе по служебному делу.

— Kinder! — воскликнул капитан Надь, ударил по столу так, что зазвенели бокалы, и залился безудержным смехом.

— И на животе его не было никаких карманов? — спросил он наконец, овладев собой. — Ну а у чомадского священника ты не был? — И он скосил глаза в сторону Штерца.

Штерц вспыхнул, и дело, по всей вероятности, могло дойти до дуэли, если бы в это время не вошел официант. Все замолчали.

— Прошу прощения, — сказал официант, оказавшись под перекрестным огнем яростных взглядов. — Рассыльный спрашивает господина Виктора Штерца.

— Пуфть войдет, — сказал Штерц.

Официант сделал седоусому рассыльному знак войти. В дверях показался дядюшка Мориц, с красной шапкой в руках. Переступив порог комнаты, он сначала втянул в себя крепкий и ароматный дым сигар, затем с поклоном приблизился к Штерцу.