Катакомбы
Катакомбы
Светильники в страхе мерцали;
К небу тянулися руки;
Звуки во тьме замирали —
Дрожали под сводами звуки.
Апостола мы хоронили;
Песни священные пели;
Жертву любви приносили —
Жертв мы других не имели.
Звери над нами рычали,
Рычали голодные тигры;
Арену песком усыпали;
Готовились страшные игры.
Звуки во тьме замирали,
Дрожали под сводами звуки;
Смерти спокойно мы ждали —
Ждали мы смерти и муки.
Таинство
О, Боже всеблагой! К краям Твоей одежды
Припав, как верный раб, в восторге я молюсь.
В душе моей — огонь. В огне ее — надежды.
К чертогам Тайны я в безумии стремлюсь.
Я на земле стою, зиянье вижу ада.
Вокруг меня мятется жизней смутный рой:
Сверкающий хаос священного разлада.
Предвидит рай любви верховный разум мой.
На ложе девственном лежит моя невеста.
Сейчас я таинство великое свершу!
Я на пороге сил таинственного места:
Я жертву брачную с молитвой приношу.
О, Боже всеблагой! Благослови слиянье,
Движения любви достойнейший предлог!
Начало всех начал — творящее влиянье,
Предвечной истины божественный залог!
Безумие
Оно стеклянными очами
Чего-то ищет в облаках.
Тютчев.
Я пел бы в пламенном бреду…
Пушкин.
Гонимое бездушными людьми
Священное безумье мудрецов.
Мои моления покорные прими!
Ты — арфа чуткая отверженных певцов.
Граница двух начал;
Великих дней предчувствие, томленье;
Громада мраморных роскошных скал, —
И с прахом золота смешенье.
Ты эхом носишься в лесах;
Полночные виденья покоряешь;
Ты на распутьи и в путях;
Ты бремя жизни оставляешь.
Возьми меня в объятия железные свои!
Я слепоту людей безумно ненавижу.
Творения мои возьми. Они — твои,
Возьми меня. Венец твой вижу.
Грех
Под лепет странного стиха,
Пойми дрожащею душою
Весь ужас пьяного греха,
Открытый женщиной нагою.
Ее глаза и грудь ее
Обожжены соблазном яда, —
И греза жадная моя
По ней скользит, как тело гада.
Здесь сон и дерзкие мечты
Сплелися тягостным узором, —
И развращенные черты
Оправданы печальным взором.
Семь Печатей
(Откровение св. Иоанна V гл., 6—14 ст.)
I
Семирогий, семиокий Агнец древнего креста
Появился, освящая неба райские места.
И Сидящий на престоле, посреди семи отцов,
Книгу подал, указуя знаки вещих мудрецов.
И читал безгрешный Агнец все пророчества святых
И в душе алело пламя у Того, Кто жизнь постиг.
И тогда святые старцы гусли подали Христу,
Протянули с фимиамом чаши светлые Ему.
II
Агнец жизни семирогий, Ты достоин книгу взять;
С этой книги семь печатей властью Бога можешь снять.
Все колена и языки, все народы, племена
Искупил Ты своей кровью и расторгнул времена.
Тысяч тысячи престолов и служащих Богу сил
Агнец добрый, семиокий кровью жизни освятил.
Ты, Сидящий одесную, книгу жизни можешь взять;
С этой книги семь печатей властью Бога можешь снять!
Поэмы
Что-то черное
Viens-tu troubler, avec ta puissante grimace
La fête de la Vie?..
Оно подкралось незаметно, как вор, подкралось во тьме, освещая себе путь зеленым глазом. Оно наполнило все вокруг своим черным дыханием, проникло ко мне в сердце, разлилось с кровью по моим артериям, затуманило мне мозг… Я ждал, мучился, рвался, ненавидел, страдал, приходил в отчаяние и, главное, ревновал, болезненно ревновал…
Началось это вот как. Однажды поздно осенью я поехал с ней на лодке в этот проклятый парк. Уже темнело. Над рекой висела какая-то непонятная серая и влажная масса. Вокруг никого не было видно. Нервными взмахами весел я быстро гнал нашу лодку, стараясь поскорее покинуть город с его жесткими улицами, равнодушными стенами и этими черными, длинными трубами, которые я ненавижу, как подневольный труд. Жалкие городские фонари бежали от нас прочь; их робкое пламя мелькало все реже и реже и, наконец, исчезло совсем. Зато подняла свое бледное, тревожное лицо луна и загадочной, дрожащей улыбкой осветила фигуру моей спутницы, которая сидела впереди меня, на руле.
Тогда она сказала мне:
— Как хорошо и как страшно… Посмотри, вон налево, на берегу — точно огромный саркофаг…
Я обернулся. Там, во мраке, протянулось какое-то одинокое, длинное, низкое каменное здание, похожее на гробницу, такое же печальное. Мне было неприятно видеть его и я еще быстрее погнал нашу лодку, чтобы поскорее уплыть от странного, серого гроба. Но внутри меня осталось какое-то неприятное чувство: как будто осколок гробницы попал ко мне в душу.
Вы знаете, что этот парк окружен высокой оградой и к нему нет подъезда с реки, но я еще раньше открыл в одном месте маленькую забытую калитку и на берегу сваю с железным кольцом, за которое можно привязать лодку. Минут через сорок мы были там. Я перешел на нос лодки и, громыхая цепью, старался прикрепить ее к кольцу.
