Стайнер покачал головой, и тяжело вдохнув от усталости, переложил знамя с одного плеча на другое.

— Гм!.. Я полагаю, начальник, что в этих проклятых ущельях Черного Столба, где ветер бушует как поток, нам не согреться и на раскаленных угольях.

— Надо будет развести такой костер, чтобы всполошились все старые совы на вершинах скал и в развалинах. Терпеть не могу я этих сов; в ужасную ночь, когда привиделась мне фея Убфем, она явилась передо мною в виде совы.

— Клянусь святым Сильвестром! — пробормотал Гульдон Стайнер, отворачивая голову. — Ангел ветра безжалостно бьет нас своими крыльями! По-моему, Кеннибол, следовало бы поджечь все горные ели. Прекрасное бы вышло зрелище: войско греется целым лесом!

— Избави Боже, приятель Гульдон! А дикие козы!.. Кречеты, фазаны! Жарить дичину расчудесное дело; но зачем же жечь ее!

Старый Гульдон засмеялся.

— Начальник! Ты все тот же чорт Кеннибол, волк для диких коз, медведь для волков и буйвол для медведей!

— А далеко ли до Черного Столба? — спросил кто-то из охотников.

— К ночи, товарищ, мы достигнем ущелий, — ответил Кеннибол, — теперь же приближаемся к Четырем Крестам.

На минуту водворилось молчание; только слышен был шум многочисленных шегов, завывание ветра и отдаленное пение смиазенских кузнецов.

— Дружище Гульдон Стайнер, — спросил Кеннибол, перестав насвистывать охотничью песню Роллона, — говорят, ты недавно вернулся из Дронтгейма?

— Да, начальник. Мой брат, рыбак Георг Стайнер, захворал, и я работал за него в лодке, чтобы его несчастная семья не умерла с голоду, пока он умирал от болезни.

— Так. А не случалось ли тебе, когда ты был в Дронтгейме, видеть там этого графа, узника… Шумахера… Глеффенгема… как бишь его зовут-то? Ну да того, за которого мы взбунтовались, чтобы освободиться от королевской опеки, и чей герб несешь ты на этом знамени огненного цвета?

— Да, его не легко таскать! — промолвил Гульдон. — Ты спрашиваешь об узнике Мункгольмской крепости, о графе… ну да все равно как ни зовут его. Но как же ты хочешь, начальник, чтобы я его видел? Для этого, — продолжал он, понизив голос, — необходимо иметь глаза того демона, который идет впереди вас, не оставляя, однако, за собой серного запаха, — глаза этого Гана Исландца, который видит сквозь стены, или кольцо феи Маб, которая может проникнуть даже в замочную скважину. Я убежден, что в эту минуту среди нас только один человек видел графа… узника, о котором ты спрашиваешь меня.

— Один?.. Да, правда, господин Гаккет! Но его теперь нет с нами. Он покинул нас прошлой ночью, чтобы вернуться…

— Да я не о господине Гаккете говорю тебе, начальник.

— О ком же?

— А вон об этом молодчике в зеленом плаще, с черным пером, который как с неба свалился к нам прошлой ночью…

— Ну?

— Ну, — продолжал Гульдон, приближаясь к Кенниболу, — вот он-то и знает графа… того знаменитого графа, все равно как я тебя, начальник Кеннибол.

Кеннибол взглянул на Гульдона, подмигнул ему левым глазом и ударив его по плечу, вскричал с торжеством человека, довольного своей проницательностью:

— Представь себе, я это подозревал!

— Да, начальник, — продолжал Гульдон Стайнер, снова перекладывая огненного цвета знамя с одного плеча на другое, — могу уверить тебя, что этот зеленый молодчик видел графа… как бишь его зовут-то? Ну того, за которого мы будем драться… в самой Мункгольмской крепости, и по-видимому, ему так же хотелось проникнуть в эту тюрьму, как нам с тобой войти в королевский парк.

— Откуда же ты это узнал, приятель?

Старый горец схватил Кеннибола за руку и с подозрительной осторожностью распахнул свой кожаный плащ.

— Погляди-ка! — сказал он ему.

— С нами крестная сила! — вскричал Кеннибол. — Блестит как настоящий алмаз!

Действительно, роскошная бриллиянтовая пряжка красовалась на грубом поясе Гульдона Стайнера.

— Да это и есть настоящий алмаз, — возразил горец, снова запахивая полы плаща, — это так же верно, как то, что от луны два дня пути до земли и что мой пояс сделан из буйволовой кожи.

Лицо Кеннибола омрачилось, выражение изумление сменилось на нем суровостью. Он потупил глаза в землю, произнеся с грозной торжественностью:

— Гульдон Стайнер, уроженец деревни Шоль-Се в Кольских горах, твой отец, Медпрат Стайнер, безупречно дожил до ста двух лет, потому что убить нечаянно королевскую лань или лося не составляет еще преступления. Гульдон Стайнер, твоей седой голове добрых пятьдесят семь лет, возраст, считающийся молодежью только у одних сов. Старый товарищ, мне хотелось бы, чтобы алмазы этой пряжки превратились в просяные зерна, если ты добыл их не таким же законным путем, каким королевский фазан получает свинцовую пулю мушкета.

Произнося это странное увещание, голос начальника горцев звучал в одно и тоже время угрозой и трогательным убеждением.

— Как верно то, что ваш начальник Кеннибол самый отважный охотник Кольских гор, — отвечал Гульдон без малейшего замешательства, — и что эти алмазы неподдельные камни, так же верно и то, что я законно владею ими.

— Полно, так ли? — возразил Кеннибол тоном, выражавшим и доверие, и сомнение.

— Клянусь Богом и моим святым патроном, дело было так, — отвечал Гульдон. — Однажды вечером — неделю тому назад — едва успел я указать дорогу к Дронтгеймскому Спладгесту землякам, которые несли труп офицера, найденный на Урхтальском берегу, — какой-то молодчик, подойдя к моей лодке, закричал мне: «В Мункгольм!» Я, начальник, не обратил было внимания: какой птице охота летать вокруг клетки? Осанка у молодого человека была гордая, величественная, сопровождал его слуга с двумя лошадьми, и вот не обращая на меня внимание, он прыгнул ко мне в лодку. Делать нечего, я взял мои весла, то есть весла моего брата, и отчалил. Когда мы приехали, молодой человек, поговорив с сержантом, должно быть начальником крепости, бросил мне — Бога беру во свидетели — вместо платы алмазную пряжку, которую я тебе показывал и которая досталась бы моему брату Георгу, а не мне, если в ту минуту, когда нанял меня путешественник, не кончил день моей работы за Георга. Вот тебе и весь сказ, Кеннибол.

— Тем лучше для тебя.

Мало-помалу от природы мрачные и суровые черты лица охотника прояснились, и смягчившимся голосом он спросил Гульдона:

— А точно ли ты уверен, старый товарищ, что это тот самый молодчик, который идет за нами в отряде Норбита.

— Уверен ли! Да я из целой тысячи узнаю лицо моего благодетеля; и в добавок тот же плащ, то же черное перо…

— Верю, верю, Гульдон.

— И, ясное дело, что он хотел видеться с знаменитым узником, потому что, если бы тут не было какой-нибудь тайны, разве стал бы он так щедро награждать перевозчика? Он и теперь неспроста пристал к нам.

— И то правда.

— Мне даже сдается, начальник, что граф-то, которого мы хотим освободить, больше доверяет этому молодому незнакомцу, чем господину Гаккету, который, правду сказать, только и умеет, что мяукать дикой кошкой.

Кеннибол выразительно кивнул головой.

— Я того же мнение, товарищ, и в этом деле скорее послушаюсь этого незнакомца, чем Гаккета. Клянусь святым Сильвестром и Олаем, товарищ Гульдон, если нами предводительствует теперь исландский демон, то этим мы более обязаны незнакомцу, чем болтливой сороке Гаккету.

— Ты так думаешь, начальник?.. — спросил Гульдон.

Кеннибол хотел было ответить, как вдруг Норбит хлопнул его по плечу.

— Кеннибол, нам изменили! Гормон Воестрем только что прибыл с юга и говорит, что весь полк стрелков выступил против нас. Шлезвигские уланы уже в Спарбо, три отряда датских драгун поджидают лошадей в Левиче. Вся дорога точно позеленела от их зеленых мундиров. Поспешим занять Сконген, не останавливаясь на ночлег. Там по крайней мере, мы можем защищаться. Гормон к тому же уверяет, что видел блеск мушкетов в кустарниках ущелья Черного Столба.

Молодой начальник был бледен и взволнован, однако взгляд и тон его голоса выражали мужественную решимость.