«Таким образом, — пишет Кларенс Робертс, редактор выходящего в Оклахома-Сити журнала «Фармер стокмэн», — типичная ферма в восточной Оклахоме по размеру своего земельного надела уже оказывалась негодной, чтобы заводить на ней хозяйство. Большинство наделов было вдвое, а иногда и в пять раз меньше того, что нужно для рентабельного фермерского хозяйства и обеспечения собственных потребностей фермерской семьи»[181]. Система эксплоатации индейских земельных наделов способствовала всевозможным мошенничествам и спекуляции. Земельные спекулянты, действовавшие сообща с правительственными агентами по наблюдению за индейскими поселениями, арендовали крупные наделы индейских земель и, в свою очередь, сдавали их в аренду поселенцам. В 1915 г. была создана комиссия Уолша по вопросам производственных отношений. Свидетель, выступавший в комиссии, рассказал об одной земельно-спекулянтской фирме, которая контролировала 30 тыс. акров земли на Индейской территории и сдавала ее в аренду 1500 фермерам. Это отнюдь не было исключительным случаем; наоборот, в то время это было типичным явлением. Правительство, у которого не было четкой политики в индейском вопросе, было соучастником этой махинации, потому что, как указывал Оскар Амерингер, оно охотно позволяло «белым беднякам заботиться об индейцах». Таким образом возникло новое явление, при котором, как пишет тот же автор, «белые, коренные американцы-протестанты оказались рабами, арендаторами и кропперами на полях индейских туземцев». Не столько, впрочем, «рабами» индейцев, сколько рабами земельных акул-спекулянтов, подпольных адвокатов, пронырливых агентов по скупке и аренде земельных наделов.
С самого начала этот чудовищный способ освоения новых земель определил возникновение ужасающих условий жизни. Так как земли индейцев не подлежали налоговому обложению, было чрезвычайно трудно содержать начальные школы в этих краях, в результате чего повсеместно воцарилось невежество, мало-мальски грамотные люди были редкостью. Тем не менее еще и по сей день находятся люди, которые критически относятся к белым оклахомцам и считают, что низкий культурный уровень мигрантов из этих местностей свидетельствует об их органической беспомощности. На самом же деле эта пресловутая «беспомощность» свидетельствовала лишь о безнадежности положения в целом. Очутившись в роли арендаторов или кропперов, поселенцы, мечтавшие обзавестись собственным прочным хозяйством, пали духом. Многие из них навсегда потеряли надежду стать самостоятельными землевладельцами. К тому времени, когда они могли на скопленные деньги приобрести надел в 20 акров, почва оказывалась истощенной. Прошло немного времени, и люди перестали стараться повышать плодородность земли и заводить свое собственное хозяйство, так как этому резко противоречила сложившаяся система колонизации этого края. Фермеры утратили также активный интерес к делам общины, к школе, общественной жизни, ибо каждый считал, что, может быть, живет здесь последний год, после чего придется перебираться в другие места. «Находясь в полном неведении о намерениях правительственного агента по индейским делам на будущий год, — говорил один из свидетелей в комиссии Уолша, — арендатор лишь кое-как перебивался». К этому остается добавить, что в Оклахоме индейские земельные наделы и поныне не подлежат налоговому обложению, а агенты по индейским делам продолжают сдавать землю в аренду на срок не более одного года.
Но дело не только в том, что поселенцы утратили интерес к общественной жизни; более того: их заставили понять, что им не место в общине. По одну сторону были жители «залитых электрическим светом городов»: адвокаты, торговцы, ростовщики и земельные акулы-спекулянты, по другую — армия обездоленных земледельцев-поселенцев. С самого же начала поселенцы оказались вынужденными вести монокультурное хозяйство, которое неизбежно приводило к стабилизации нищеты. Им остро нехватало оборотных средств для приобретения инвентаря и съестных припасов, для постройки жилищ и улучшения агротехники. Кредитование сельского хозяйства оказалось целиком в руках крупных землевладельцев, торговцев и банкиров. Можно привести множество примеров того, как при помощи этой системы люди были превращены в рабов. Ссудный процент по закладным колебался от 20 до 200. Выступая перед комиссией Уолша, свидетель Гиддингс заявил: «В городах мне приходилось получать кредиты для расчетов с батраками и платить по ним до 230 %. Но даже в западной Оклахоме, где можно было вести усадебное хозяйство (гомстед), вскоре почти совсем не стало земельной собственности, которая не была бы обременена закладными. В 1915 г. было подсчитано, что 80 % ферм в Оклахоме были заложены в размере 40 % своей стоимости, а 62 % заложенных ферм были ликвидированы вследствие просрочки выкупа закладных.
Учитывая, что Оклахома была последним рубежом колонизуемого Запада, небезинтересно ознакомиться со следующей выдержкой из изданного в 1939 г. Оклахомским институтом земледелия и механизации отчета об арендаторском землепользовании в Оклахоме:
«При сельскохозяйственной переписи 1890 г. оказалось, что менее одного процента фермерских земель в штате возделывалось арендаторами. Следует напомнить, что значительная часть этих земель была впервые открыта для свободной колонизации в 1889 г., и первые поселенцы-гомстедовцы еще занимались «улучшением» своих земельных наделов, но уже к 1900 г. более 40 % фермерских владений в штате перешли в аренду. В течение следующего десятилетия число фермеров-арендаторов возросло в два с лишним раза, в то время как число самостоятельных фермеров увеличилось примерно на 20 %. К 1910 г. 54,8 % всех фермерских земель обрабатывалось арендаторами»[182].
Для того чтобы понять, как произошло это ужасное превращение богатого колонизуемого края в нищую дыру, нужно помнить, что в первые критические годы землеустройства поселенцы по существу были лишены возможности вершить свою судьбу. Западная часть Оклахомы была выделена в самостоятельную территорию уже в 1890 г., но самый штат был допущен в состав федерации только в 1907 г. Отсутствие местных органов власти создало чрезвычайно благоприятную обстановку для эксплоатации труда. По тем же причинам сильно задержалось развитие общественных и государственных организаций. Вокруг Оклахомы уже существовали штаты Миссури, Арканзас, Техас и Колорадо, в которых местные органы власти возникли, начиная с 1861 г.
Экономическое и общественное развитие Оклахомы, как указывает Мильтон Эсфал, было задержано на 50–75 лет. Эта задержка имела тем более значительные последствия, что, в то время как другие штаты заселились благодаря постепенному расширению колонизации, Оклахома была колонизована чуть ли не в один день. Хотя Оклахома вошла в состав федерации как штат только в 1907 г., ее население в настоящее время более многочисленно, чем в отдельности население Канзаса, Арканзаса, Айовы, Небраски, Луизианы или Миссисипи. В этом штате, в экономике которого преобладает земледелие, уже в скором времени резко определился разрыв между материальными ресурсами и потребностями растущего населения. По мере упадка нефтяной, горной и лесной промышленности толпы безработных двинулись в перенаселенные и без того районы Оклахомы в поисках возможности обзавестись своим собственным хозяйством. Число ферм стало возрастать как раз в самых бедных районах, где земельные площади были наиболее дешевы. По мере дальнейшего дробления земельных наделов оскудение почвы, которое уже и раньше происходило интенсивно, стало распространяться все дальше. Доктор Турмэн, выступая на заседании комиссии Уолша, указывал на отчаянное положение фермерских семей. «Они вынуждены ютиться, — говорил он, — в развалившихся индейских хижинах с протекающими крышами. В этих хлевах и шалашах из шкур вынуждены жить семьи наших фермеров-арендаторов. В районах арендаторского земледелия погублены сотни тысяч акров земли. Плодоносные слои почвы были начисто размыты и выветрены». Последний рубеж колонизации превратился в сельские трущобы, где царит невообразимая нищета, причем произошло это менее чем за десять лет с того времени, когда земли эти были объявлены открытыми для колонизации. «Вместо того чтобы избежать пут индустриализма и финансового капитализма, — пишет Оскар Амерингер, — как надеялись последние пионеры колонизуемого Запада, они сами принесли с собой то и другое, подобно тому, как они принесли с собой колючки репейника на своих синих шароварах».
