— Ну, смотрите сами, — расщедрился Агап Павлович. — Я ведь не злопамятен, но в интересах дела — непримирим.
— Я завтра же пришлю к вам надежного человека, — заверил Кирилл Иванович. — Он проверен на прочность жизнью и не подведет.
— Дело ваше, — сказал Агап Павлович. — Я никому ничего не навязываю, но вообще в наше трудное время надо держаться косяком.
— Косяком, непременно косяком! — с готовностью подхватил Сапфиров. — Плечом к плечу, душа в душу!
«Где это я уже слышал?» — подумал Агап Павлович, но не вспомнил где именно и размягченно сказал:
— Поговорили и будет, без нас стол «скучает».
Партнеры выпили по рюмке «Камю» и переместились за журнальный столик. Лист бумаги и две колоды были положены туда заранее.
В преферанс здесь играли по особым правилам. Курить, например, разрешалось только во время раздачи карт — и не более. Выигрывать у Агапа Павловича было нельзя, хотя записано это нигде не было. Но грубые поддавки тоже исключались: Агап Павлович и в преферансе хотел утвердиться корифеем подлинным, а не сделанным чужими руками. Кириллу Ивановичу и Сапфирову приходилось с этим считаться, и они ошибались всякий раз как бы невзначай с непременным добавлением: «Эх я, слепая кишка!» или «Ох, подсвешника на меня нету!»
Подсвешника у Агапа Павловича не было, но он каждый раз обещал его купить.
После долгой, изобилующей отточенными промахами игры партнерам удалось обеспечить Агапу Павловичу минимальный перевес. И тут его дернуло объявить «мизер»…
Кирилл Иванович и Тимур Артурович похолодели.
— Ну чего, уснули? — сказал Сипун. — Молчите? Тогда я беру!
Не дожидаясь согласия, Агап Павлович обнародовал прикуп и посерел… К бланковой десятке червей он прикупил грудастую даму и румяного валета той же масти. Валет нагло ухмылялся. Агап Павлович «садился». И садился, как минимум, на пять взяток.
Поддавки могли пойти прахом, и Сапфиров растерялся настолько, что потянулся за сигаретами.
— При «посадке» не курят, — сказал Кирилл Иванович. Это чтобы вменить Агапу Павловичу, что игра пойдет «по всем правилам»…
— Виноват, товарищи, склероз! — сказал Сапфиров, извиняясь, Агап Павлович вздрогнул. Ему отчетливо вспомнились голоса пса и лисы, так же рассуждавших насчет курева в полете.
Агап Павлович присоединил прикуп к своим картам и посмотрел на них, как смотрят на свои руки после помойного ведра. Потом шаркнул взглядом в сторону партнеров и сделал снос.
— Ну ловите! Посмотрим, что у вас получится, — сказал он так, будто посылал их в речку за раками.
Партнеры нехотя разложили карты. Десятка, конечно же, ловилась. Агапу Павловичу грозил верный проигрыш.
— Что же это, однако, получается? — пробормотал Сапфиров, переходя со страху на волжский говорок. — С чего ходить?
— А зачем ходить, когда не ловится, — с лисьей осторожностью сказал Кирилл Иванович.
— Ну да! А я-то, куриная слепота, все пыжусь! — облаял сам себя Сапфиров. — Вот уж правда, подсвешника на меня нет!
Партнеры обменялись ласковыми взглядами и, цепляясь в спешке пальцами, перемешали карты в кучу.
Глава XXIV
Как в шелку
В редакции Кирилл Иванович появился, как всегда, в двенадцать.
Мурлыча под нос привычную мелодию и передвигаясь в ритме отечественного танго, он подступился было к лестнице, как услышал наверху бранный гул.
Кирилл Иванович насторожился и замер с поднятой ногой. Прямо на него прыгал через ступеньку озиравшийся назад Гурий Михайлович. Он был красен и тяжело дышал. Следом грохочущим обвалом несся Виктор Кытин и голосил: «Верните мне „Красный свет“! Он даже не член союза!»
Заметив Кирилла Ивановича, Белявский чуть замедлил и, не переставая работать ногами, прокричал:
— Как же, как же!.. Племянницу. По классу фортепьяно… Сделаем.
Кытин тоже остановился, продышался и сказал:
— Доброе утро, Кирилл Иванович.
Белявский тем временем прошмыгнул в уличную дверь.
— Что за побегульки в рабочее время? — строго сказал Кирилл Иванович, снимая с плеча прилипшее перышко. — Вы мне нужны, Кытин. Но найдите сначала и пришлите ко мне Бурчалкина. Вы меня поняли?
У Кытина екнуло сердце и скатилось в желудок: «Это Гурий! Это он проболтался, мерзавец, про аптеку и Кочубея. Ужас… Тихий ужас». И, заложив руки за спину, заскользил «на коньках» по отделам, приговаривая:
— Виктора оговорили… Виктора просватали… А ведь все, что у него есть, — это жена и комплекс…
Кытин обошел всю редакцию, пожаловался буфетчице Ольге и тогда уже отважился на визит к Яремову.
— Домыслы, Кирилл Иванович, злые домыслы, — забормотал он, заложив руки, за спину и понурясь. — Вы же знаете Кытина. В личной жизни его быт не только скромен, но и богат лишениями. Не верьте Белявскому, он меня оклеветал и обманул. Низко! Жестоко! Я подам заявление на имя редколлегии… Мой быт…
— Где Бурчалкин? — перебил Яремов.
— Его нету, Кирилл Иванович, Астахов отправил его в Янтарные Пески. А меня в Торжок командируют. Вот видите, каково Кытину? Только в Торжок…
— Никакого Торжка! — сказал Кирилл Иванович, и в голосе его угадывалось раздражение. — Есть поручение, — добавил он, оглядывая с ног до головы скорбную, вымогающую прощения фигуру. — Причем весьма ответственное…
Не успело еще отзвучать слово «ответственное», как Виктор преобразился прямо на глазах: высвободил из-за спины руки, подбоченился и отставил ногу на притоп, словно заслышал издалека гармонь. Кирилл Иванович снял трубку, набрал номер и сказал:
— Александр Николаевич? С какой стати ты пылишь деньгами? Зачем ты послал Бурчалкина в Пески? У нас газета, а не курортторг! Что! Нечего там выяснять… Итак все ясно. Словом, я был против этой командировки и прошу это запомнить…
Кирилл Иванович повесил трубку и посмотрел на Кытина.
— Итак, еще раз повторяю, задание более чем ответственное, — он неторопливо поместил пиджак в шкаф с потайным зеркальцем внутри, провел себя, по щекам, вгляделся в изображение и, найдя всплытия под глазами после «Камю» умеренными, сказал так: — Возьмите машину и немедля в мастерскую Сипуна.
У Кытина зазвенело в ушах, а сердце заработало как насосная станция.
— Материал срочный. В номер, — дополнил Кирилл Иванович.
Кытин зашуршал ногами по полу, имитируя скорохода, и закивал лохматой головой.
Через минуту он запихнул отвергнутые рассказы в портфель и забегал по редакции, тыкая всем разрешение на машину под нос:
— Что за безобразие!.. Посылают на такое ответственное задание, а пишут, как курица лапой! Вы не разберете, какой тут номер машины?
Сотрудники косились на четкие цифры «79–63» и усмехались.
Оповестив половину редакции, что он едет на машине, Кы-тип угомонился, подхватил портфель с рассказами и убежал.
Уже подъезжая к особняку ваятеля, Виктор ощутил под ложечкой праздничный холодок. Кытин затрепетал. Ему вдруг безумно захотелось приобщиться к чарующему быту.
Виктор попросил шофера остановиться у самых ворот. Потом вылез, облокотился на машину, как на собственную, и лениво, как бы в ожидании подзадержавшейся в особняке жены, закурил.
Получилось не так уж плохо.
Кытин погладил железные ворота и решил писать отныне не пять рассказов в неделю, а десять.
Агап Павлович встретил Кытина тем же манером, что и Бурчалкнна.
Он кружил возле фотовыставки. Но это было, пожалуй, лишним. Кытин и без того глядел Сипуну в рот, будто хотел поставить ему пломбу, и записывал за ним дословно, стараясь подчеркнуть, что мысли ваятеля глубоко разделяет.
— Это же моль! — говорил Агап Павлович, косясь на корреспондента.
— На добром шевиоте общества! — живо дополнял Кытин.
— Мы и так у народа в долгу, — говорил ваятель.
