— С этой женщиной просто невозможно поладить, — не смущаясь присутствием сестры, пожаловался он, — настаивает на монтировке фрески с помощью воско-канифольной смеси, а ведь любому понятно, что монтировать в таких случаях умнее на плиточный пенопласт! Основа-то лёссовая!

Хэмилтон улыбнулся, пробормотал, что он не очень силён в реставрации, закрутил крышку реактива и торопливо ретировался. На лестнице остановился и покачал головой. Находчивость Карвахаля делала ему честь, однако…»Este falsas esperanzas amor loco!».[2] Он не всё понял из этой последней фразы Карвахаля, но точно знал, что слова «amor loco» означали «сумасшедшая любовь», а вовсе не плиточный пенопласт.

Эта странная сцена добавила ему головной боли. Рамон Карвахаль был необычным человеком изысканной красоты и утончённой простоты. И в то же время в нём было что-то удивительно неясное, не нарочито таимое, а именно нечто колодезное: прозрачная ясность и кристальная чистота прятали бездонную глубину и Бог весть каких подводных чудовищ. И он говорил о безумной любви… К кому?

История его страны была полна мрачными сказаниями о жутковатых перверсиях и чудовищных инцестах, однако сам Карвахаль казался спокойным и добродушным. В его натуре не замечалось никаких душевных искажений или драматичных изломов. Но эта удивительная красота, этот лоб философа, эти экстатические глаза Эль Греко! Этот человек мог полюбить только глубоко и безумно, подумал Хэмилтон. Значит, он влюблён. Но не в Берту же Винкельман, чёрт возьми! Она ему в матери годится. Ну, пусть не в матери… Вздор это всё. Пелена окончательно спала с глаз Хэмилтона. Он всё понял.

Карвахаль влюблён в Галатею Тэйтон. Вот почему Бельграно в ту, первую ночь спросил Сарианиди, что за глупости делает Тэйтон! Вот почему Сарианиди ответил, что это дела Карвахаля, и он не хочет вмешиваться! Значит, глупость Тэйтона в том-то и состояла, что он привёз сюда жену, зная о том, что Карвахаль влюблён в неё! О, да ведь и сам Тэйтон, когда разговаривал с Хейфецем, тоже сказал, что хотел бы объясниться с Карвахалем…

Ну, а что Галатея? Она равнодушна к мужу, но безразличен ли ей Карвахаль? Нет! Совсем нет! Ведь сам он отчётливо помнил то напряжение в гостиной в день приезда Карвахалей и Лану. Галатея была тогда подлинно похожа на статую. Она пыталась скрыть любовь к Рамону Карвахалю, зная, что за каждым её движением наблюдает разъярённый Тэйтон, её ненавистный ревнивый муж!

День на раскопе порядком вымотал Хэмилтона, а это открытие совершенно изнурило. Он не помнил, как добрался до постели и провалился в чёрную тьму.

Следующий день был неотличим от ночи. Впервые за три недели небо затянуло грозовыми тучами, и к десяти часам на землю обрушился ливень. Гриффин ликовал, что они успели вовремя снять фреску и накрыть тентами оба участка, Бельграно залучил к себе Сарианиди и Карвахаля, и с первого этажа то и дело под звуки громовых раскатов слышался звон бокалов и смех. Макс Винкельман, из принципа ни разу не заглянувший на первый участок раскопа, сейчас помогал Лану в классификации найденных на некрополе черепов. Тэйтон был замечен на террасе в компании доктора Хейфеца, а Долорес Карвахаль помогала в лаборатории Берте Винкельман. Галатеи нигде не было видно. Хэмилтон, не зная, куда девать себя, тоже направился в лабораторию.

На душе у него был беспросветный мрак, и всё валилось из рук. Он поработал около часа, но не закончил опыты и ушёл к себе. Вскоре к нему постучались, и на пороге возник Гриффин.

— Ты слышал? Какая неприятность!

Оказалось, телеканал Skai только что сообщил, что проливные дожди и ураганные ветры стали причиной наводнений на севере Греции, в Кавале погибли три человека. В последние сутки погода ухудшилась во многих районах, но основной удар стихии пришёлся на север. Мэр региона сообщил, что вода поднялась на два метра. Блокированными остаются семь посёлков. Ураган обрушился на остров Самотраки, вырывал с корнем деревья, рвал линии электропередачи, дороги превратились в полноводные реки. В среду также ожидаются дожди по всей стране.

Эта новость огорчила Стивена. Всё это означало, что ему придётся невесть сколько дней торчать здесь безвылазно, всё это время оставаясь наедине со своими невесёлыми мыслями. Он покинул комнату, вышел на террасу и неожиданно заметил внизу на внутреннем дворе скопление людей. Гриффин, Бельграно, Лану, Винкельман, Тейтон, Хейфец и Карвахаль громко обсуждали новость, только что по телефону сообщённую Сарианиди. Приятель последнего застрял с сыном по дороге из Маронии в Платанитис и заклинал помочь. Несколько минут ушло на поиски тросов, после чего Сарианиди подогнал свой джип, Лану тоже вывел машину из гаража, и все уехали.

Вилла опустела. Хэмилтон не мог в это поверить. В лаборатории оставалась только эта фанатичка — Берта Винкельман. Долорес Карвахаль тоже была где-то наверху, наверное, на третьем этаже, её комната была рядом с комнатой брата. Или в столовой — с кухаркой. Он заметил как-то, что она по утрам и вечерам беседовала с ней, пытаясь выучить греческий. Но где бы она ни была, — что помешает ему подняться по террасе прямо в комнату Галатеи? Этот выродок Тэйтон и вообразить, наверное, не мог, что он может воспользоваться этими минутами для объяснения с Галатеей. Накануне Хэмилтон хотел только одного: окончания неопределённости. Пусть Галатея сама скажет ему, что любит Карвахаля. Это, конечно, причинит ему боль, но потом, Хэмилтон верил в это, ему станет легче.

Сейчас Стивен ринулся по боковой лестнице на третий этаж, но в эту минуту он почему-то начисто забыл о Карвахале, мечтая о встрече с Галатеей именно как об их первом любовном свидании, и тут увидел её на террасе третьего этажа. На ней был шёлковый персиковый пеньюар, пышные волосы убраны наверх, обнажая изящный поворот шеи и мочки крохотных ушей. Он заметил, что у неё несколько утомлённый вид, и понял, что она смертельно устала от затворничества, на которое обрекал её ревнивый муж.

— Куда все уехали? — голос её звучал немного надтреснуто и хрипловато, точно от долгого молчания.

Он, сбивчиво дыша, нервно рассказал то, что слышал сам. Галатея кивнула и, повернувшись, пошла к себе. Стивен, на минуту растерявшись, всё же последовал за ней. Миссис Тэйтон присела на край кровати, задумчиво глядя в окно. Теперь его настиг аромат её духов: свежесть кедровой древесины, темень пачули и янтарный мёд, замшелый дуб и тонкий, загадочный и радостный ирис — остаток сандаловой сладости — и тишина.

— Марония — это что? — этот вопрос Галатеи заставил его вздрогнуть. Голос её очистился от хрипа, звучал сладко и терпко, как дорогое вино, глаза с зеленоватой поволокой странно искрились.

Он пояснил, что это деревушка в десяти милях отсюда, они проезжали мимо, когда ехали из аэропорта.

— Так там наводнение? — удивлённо спросила она, снимая пеньюар. Она оставила его на краю постели, и он ленивой струйкой сполз вниз на пол. Взгляд её замерцал, Галатея улыбнулась так, что Хэмилтон понял, что зря теряет время, и ринулся к ней. Его тело ломило от желания. За окном из серых перин тяжёлых облаков вдруг снова полыхнула нервная судорога молнии, новый раскат грома сотряс виллу. На него снова повеяло её духами, но запах на разгорячённой коже был иным: калабрийский бергамот, оттенки амбры, роза из Непала. Шум от падающей вниз воды слился с тихим шелестом поцелуев.

…Эта женщина, понял он сразу, знала толк в любви. Губы его отяжелели, плоть напряглась неимоверно — до боли, до крика, судороги пронзали все тело. Кровь пульсирующими толчками била в голову. Несколько сумасшедших минут — и он был, казалась, распят, разбросан по постели, зубы сжаты, мозг напоминал выжженную землю. Мысли путались и разлетались тысячами колючих искр. Где было взять силы вытерпеть это неимоверное наслаждение? Галатея сияла в полутьме приглушенным мерцанием розовой жемчужины, наполненной бальзамическими смолами Ливии и Иордана, женственным ароматом страсти. Шарик Вселенной болтался на ошейнике кота, дитя играло мирами, Мировой дух познавал себя. И поцелуи — то, что осталось от райского языка, её поцелуи точно утоляли жажду бессмертия, дарили вечность.